Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни. Северный свет

– Отказаться от своего отца?

– Да разве таким человеком можно гордиться?

– Что бы он ни сделал, он дорого заплатил за это. Черт побери, полжизни провести за решеткой!.. Бедняга.

– Я думала прежде всего о тебе, – оборвала она его. – И пожалуйста, не ругайся при мне.

– Но я же ничего такого не сказал.

– Нет, сказал. – Она не в силах была больше сдерживаться; кровь бросилась ей в лицо. – Ты употребил выражение, совершенно недопустимое в присутствии дамы! – выкрикнула она. – Твоему поведению просто нет названия.

– А как, по-твоему, я должен вести себя?

– Во всяком случае, более пристойно. Ты, видимо, не понимаешь, что все это затрагивает меня ничуть не меньше, чем тебя.

– Ах, Элла, ради Бога, хватит ребячиться! Сейчас для этого, право, не время.

Она внезапно остановилась. Чувство обиды захлестнуло ее, но еще сильнее было желание заставить его подчиниться. Лицо Эллы стало зеленовато-серым, в возведенных к небу глазах заблестели слезы.

– Раз ты в таком настроении… нам не стоит больше гулять.

Оба помолчали. Он в изумлении посмотрел на нее. Мысли его были далеко.

– Как тебе угодно.

Огорченная тем, что ее поймали на слове, Элла прикусила губу, стараясь совладать с выступившими от злости слезами. Затем, поскольку Пол ничего не делал, чтобы ее удержать, одарила его слабой улыбкой, исполненной сознания оскорбленной добродетели, – вымученной улыбкой, какой, должно быть, улыбались юные девственницы на заре христианства, когда язычники раскаленными щипцами вырывали им груди.

– Прекрасно. Тогда я иду домой. До свидания. Надеюсь, ты будешь в лучшем настроении при следующей встрече.

Она повернулась и пошла прочь, высоко вскинув голову. Стыдно так обращаться с друзьями, казалось, говорила ее спина. Несколько минут Пол смотрел ей вслед, сожалея о нелепой ссоре и в то же время чувствуя облегчение оттого, что наконец остался один. И когда она исчезла из виду, он медленно повернулся и пошел в обратном направлении. Ему претила даже мысль о том, чтобы вернуться на Лейм-роуд. Там ждет его мать со своими невыносимыми вздохами и сочувствием. Пола передернуло при мысли о том, что вот сейчас он услышит ее скорбно-приглушенный голос, она подаст ему ночные туфли, и он тихо, мирно проведет очередной вечер дома, окруженный молчаливым вниманием матери.

Странно: почему он вдруг стал так относиться к ней? Но еще более странным и еще менее логичным было чувство, подсознательно зревшее в нем по отношению к отцу. Ведь он – преступник, причина его несчастий. И все же Пол не в силах был возненавидеть его. Напротив, на протяжении всех этих последних мучительных ночей, проведенных без сна, мысль его устремлялась к отцу, а сердце полнилось жалостью. Пятнадцать лет просидеть в тюрьме – да разве это недостаточное наказание для любого человека? Перед Полом вставали картины раннего детства – смутные, но безмерно волнующие. Каким нежным был всегда отец! Пол не мог припомнить ни одного резкого слова или окрика. И слезы вдруг застлали ему глаза.

Он увидел, что находится на набережной Донегол, в бедном районе города, возле доков. Он пришел сюда, сам не зная почему. Повинуясь какому-то странному импульсу, Пол понуро побрел дальше, через железнодорожные пути, мимо сложенных штабелями тюков, мешков и оплетенных бутылей, загромождавших гавань. С моря потянулся вечерний туман, к которому примешивались соленые испарения, поднимавшиеся из бухты, и стрелы подъемных кранов сразу приобрели призрачные очертания. На дальнем маяке сирена низким басом завела свою печальную песнь.

Наконец баррикада из ящиков, наваленных между сараями, вынудила Пола остановиться, и он присел на один из них. Как раз напротив старое грузовое суденышко готовилось к отплытию с началом прилива. Пол узнал его – это была «Долина Авоки», курсировавшая между Белфастом и Холихедом. Иногда судно брало несколько палубных пассажиров, и сейчас у сходен стояла небольшая группа мужчин и женщин с пожитками, нанятых для уборки картошки на линкольнширских фермах, – они прощались с родными, прежде чем взойти на борт. Вокруг Пола прихотливо клубился туман, в ушах гудела и гудела сирена маяка, а он сидел и напряженно всматривался в судно. Каникулы у него начались, планы преподавания в летней школе рухнули – впереди ничего, кроме томительного безделья. Внезапно непонятное волнение охватило Пола. Он понял, что его поступки предопределены. Не раздумывая, он вытащил из кармана записную книжку и написал на листке: