Юрий Коваль - Суер-Выер и много чего ещё

Икра, хочу вам доложить, была неплохая. Икряной лещ попался, и я поначалу только с икрой и разбирался, даже горькие её кончики, ну такие, вроде саночки детские, и те не выбросил. Рёбра обсосал, а когда приступил к спинке, тут на меня стали наседать зрители.

– Говори смысл надписи, – покрикивали некоторые вроде Ковпака.

Я прямо и не знал, что с ними делать, никак не давали леща дотаранить. Стал отводить удар.

– Вы знаете мою мечту? – спросил.

– Не знаем! – орут.

– Так вот, я мечтаю увидеть человека, который умнее меня. Понимаете?

– Да что такое, – орут. – Неуж такого нету?

– Не знаю, – говорю, – может, и есть. Мечтаю увидеть и поговорить, да всё никак не встречаю… вот такая мечта…

– А Суер, – орут, – Выер?

– А если он умнее, пускай и надпись трактует.

– Тельняшка давно на мне, – ответил Суер, – а леща ел только ты, так что у тебя передо мной преимущество – съеденный лещ. На весах мудрости мы равны, но лещ перевешивает. Толкуй!

– Ну что ж, друзья, – сказал я откровенно, – смысл я, признаться, понял, ещё когда вы леща искали и за пивом бегали, но отказаться от леща тоже не мог. Так вот вам: смысл этого стихотворения заключается в том, что СМЫСЛА НЕТ.

– Хреновина! Это не толкование! А как же ЛЕЩ?

– Нету смысла. Как вы сами видели, я и ПИЛ, и ЛЕЩА ел, и НАТЕЛЬНУЮ ВЕЩЬ вы мне сами подарили, я имел всё, несмотря на призыв поэта не пить, а покупать. А насчёт сундучка вот что: во-первых, это не сундучок, а вроде ларец, такие ларцы делали для богатых дам минувшего времени, открыть их можно было просто ноготком. У меня нету дамского ногтя, но есть рыбья кость. Попробуем, – и я взял обсосанное и сомкнутое с хребтинкой рёбрышко леща и сунул в замочную скважинку. Тыркнул, тыркнул – не получилось.

– Э-э-э-э, – заэкали на меня во главе с лоцманом, – какой фрак выискался, умней него нету, косточкой, дескать.

Я помочил кость в пиве – покарябал внутри, ещё помочил, ещё покорябал, и вдруг послышался звук «чок» – и полилась дивная музыка Моцарта и Беллини, прекраснейшая сюэрта, написанная для валиков на колокольчиках.

Под бемоли сюэрты крышка стала приоткрываться, и из глубины волшебного сундучка поднялись две изысканные фигуры.

Одна – в богатом халате, в красной феске с тюрбаном, другая – в клетчатых брюках, полосатой шляпе.

И фигуры, кланяясь друг другу, изысканно вдруг заговорили, – оказывается, в сундучке был спрятан органчик. Звуки их голосов я и вынужден записать здесь в виде короткой и благонравной пьески.

– Из дальних ли морей

Иль синих гор

Любезный ты вернулся, Никанор?

– Из Турции приехал я, Сергей,

Привёз ушных

Серебряных серьгей.

– Где ж серьги те?

– Да вот они в ларьце,

Который формою похож на букву «Це».

– О, красота!

Диковина!

Неуж

Они послужат украшеньем уш?

– Весьма послужат!

Посмотри, мой друх,

Какая красота для женских ух!

Смотри, какие на серьгах замочки!

– С такою красотой,

Засунутою в мочки,

Они весьма нас будут соблазнять!

Тут Никанор поклонился, наклонился, нырнул куда-то вглубь сундучка и вынул серьгу.

О!

Изогнутая сдвоенным ребром василиска, выкованная из цельного куска перлоплатины, она удлиняла наш взгляд, частично выворачивая его наизнанку, потом укорачивала, а изнанку ставила ребром на подоконник.

Великолепные алпаты,

сапгиры и гайдары,

чистейшей воды ахматы

украшали серьгу.

Матросы заворожённо смотрели на это произведение искусства, слегка ослеплённые блеском особо сверкающих розенталей.

– И это что? – спросил боцман. – Всё?

– Не знаю, – сказал я. – Может, ещё чего-нибудь достанет.

Но фигура Никанор больше ничего не доставала.

– И это всё? – обиженно спрашивал Чугайло. – Одна серьга! А где же вторая?

– А вторая, – сказал капитан, – давно находится у вас в ухе, дорогой господин Чугайло.

Чугайло запил.

Туго, гнусно, занудно, простецки и матерно.

Он прекрасно понял рассказ капитана про мужика и медведя в овсе, чудо в жизни боцмана совершилось, и больше никаких чудес он мог не ожидать. Серьга и кланяющиеся фигурки – вот и всё, что уготовила ему судьба, он то и дело заводил их, слушал пьеску и пил, пил, пил. От бесконечного завода или от долгого пребывания в навозе фигурки стали сбиваться с проторённой поэтической дорожки, перевирали слова и один раз даже запели, обнявшись, «Отговорила роща золотая».

Матросы, не получившие с фигурок ни серьги, без боцманского тычка распустились, гнали самогонку из фальшборта, жизнь на судне пошла враскосяк.