Олег Михайлов - Кутузов. Книга 2. Сей идол северных дружин

Однако теперь, далеко от Парижа, Наполеон желал показать польским аристократам, что даже в женщине умеет ценить проявление сильного характера.

– Что это у вас за орден? – спросил он у молодой Фитценгауз.

– Шифр их величеств, русских императриц, – объяснила та.

– Так вы русская дама?

– Нет, ваше величество, я не имею чести быть русской, – смело ответила она.

Тогда Наполеон обратился к Грабовской, также пожалованной Александром I значком фрейлины:

– Почему же вы не надели русского ордена?

– При данных обстоятельствах, – смешалась Грабовская, – я не нашла возможным сделать это.

– Отчего же? – возразил французский император. – Это придворное отличие, которое ничего не означает. Дарование этого значка – большая любезность со стороны государя Александра. Можно оставаться хорошей полькой и носить русский шифр…

…Теперь Кутузов расспрашивал о подробностях смелого поступка, поясняя, что о нем хорошо известно в Петербурге. Он очень хвалил поведение юной Фитценгауз и прибавил, что граф напрасно уехал и не доверился великодушию его величества. На другой день фельдмаршал дал вечер в ее честь и представил всем генералам со словами:

– Вот молодая графиня, надевшая русский шифр перед лицом Наполеона!..

Потом он шутил о ветрености полек, добавляя, что известная красавица Валевская повиновалась в Варшаве первому же желанию Бонапарта. Фитценгауз возражала, что не все польки столь легкомысленны, и сказала с обворожительной улыбкой:

– Во всяком случае, нам всем очень жаль, что одна из женщин нашего круга защищала себя так же слабо, как крепость Ульм!..

Кутузов оценил шутку: в войну 1805 года капитуляция 46-тысячной австрийской армии Мака у стен Ульма заставила его проявить все свое искусство, чтобы вырваться из сетей, расставленных русскому войску Наполеоном.

Фитценгауз начала было говорить затем о бедствиях Москвы, но фельдмаршал возразил ей:

– Как! Дорога от Москвы до Вильны дважды стоит Москвы!..

И он позволил себе заметить, что в один год заставил две армии питаться кониной – турецкую и французскую…

С этого дня, казалось, вернулась веселая пора виленского губернаторства Кутузова. Местное дворянство, купечество, мещанство, позабыв Наполеона и недавние мечты о восстановлении польского королевства, приветствовали победоносного фельдмаршала. Посыпались оды, речи; на театральной сцене засияло изображение Кутузова с надписью: «Спасителю Отечества».

Меж тем, посреди этих торжеств, сам Михаил Илларионович чувствовал, как недобро для него сгущаются тучи в Зимнем дворце.

7 декабря в Вильну из Петербурга выехал император Александр I.

Накануне отъезда в действующую армию он пожаловал князю Кутузову титул Смоленского: в память о незабвенных заслугах фельдмаршала, «доведшего, – как сказано было в указе, – многочисленные неприятельские войска искусными движениями своими и многократными победами до совершенного истощения, истребления и бегства, особливо же за нанесенное в окрестностях Смоленска сильное врагу поражение, за которым последовало освобождение сего знаменитого града и поспешное преследуемых неприятелей из России удаление».

Подписывая указ, император со злорадством повторял остроумное, на его взгляд, прозвище, которым наделил Кутузова барон Армфельд: черепаха…

По отношению к Михаилу Илларионовичу русский государь давно был в двух лицах: одно милостиво улыбалось, другое являло недовольство. Но расхождение этих двух лиц никогда не было столь велико, как нынче.

Многое содействовало этому. Беннигсен, Вильямс, Ланжерон, интриган Армфельд, переменивший прежнее мнение Ростопчин наперебой чернили фельдмаршала. А если кто-либо из близких возражал, то слышал от самого императора: «Ты не знаешь Кутузова. Он такой человек, что думает только о себе: будь ему хорошо, а прочее все пропадай». Мнение это подогревалось и любимой сестрой царя Екатериной Павловной. Играя на ревности Александра I к всенародной славе Кутузова, она жалила его больнее прочих и в день вступления русских войск в Вильну писала венценосному брату: «Радость всеобщая, а фельдмаршал озарен такой славой, которой он не заслуживает: зло берет видеть, как все почитание сосредоточивается на столь недостойной голове, а вы, я полагаю, являетесь в военном отношении еще большим неудачником, чем в гражданском». Это было уже нестерпимо для самолюбия государя.

И чем велеречивее становились хвалы Кутузову в милостивых царских рескриптах, тем больше желчи и раздражения копилось в душе Александра. Но выхода он покамест не видел, ибо вслух и публично вынужден был повторять о фельдмаршале то, что восторженно говорили все – дворянство, общество, Россия.