Георгий Владимов - Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе

«Не „наверно“, а мешаешь!» – хотелось генералу рявкнуть. Но, допустив первые вопросы и реплики Светлоокова, почему было вдруг упереться на этой? Противника останавливают на дальних подступах, на ближних – еще удастся ли?

С той же доверительностью в тоне и как бы не слыша Светлоокова – что казалось ему сейчас лучшей тактикой, – генерал опять обратился к десантнику:

– И куда же они тебя повезли?

– В город повезли.

– В какой город?

Десантник потер лоб тылом ладони, словно бы мучительно вспоминая:

– В этот… В Мырятин.

…Как помнилось генералу, некую обожженность лица и всего тела испытал он сразу при этом имени – от предчувствия, что вот сейчас откроется тайна, которую он был обязан узнать, перед тем как вычерчивать свои вклинения и раскладывать пасьянсы. И кто виноват, как не он один, что разведка ему этой тайны не раскрыла? Он ведь не ставил разведке вопроса, что за люди обороняют этот городишко, – хоть и блуждала мысль о духе армии.

– Почему в Мырятин? – спросил он. – Зачем?

Десантник исподлобья взглянул на него с удивлением.

– Так там же русские, – сказал он. – Русские там.

И генерал явственно ощутил на своем вспыхнувшем лице давящие взгляды десантника и Светлоокова.

– Что, пленных туда согнали? Концлагерь? – спросил он оторопело, где-то на краешке сознания зная ответ, но стараясь его отогнать, заклясть, чтоб именно то оказалось, о чем он спрашивал.

Десантник помотал головой:

– Я что-то не видел, чтоб под конвоем держали. Вполне даже свободные они. Сами батальоны сформировали, сами и на фронт выступили, никто не гнал. И меня тоже не шибко принуждали. Сказали: «Ну, раз ты русский, то вот пусть русские с тобой и разбираются. И спасибо скажи, что не к хохлам тебя везем, к самостийникам, они б тебе дружбу народов вырезали на пузе. Или где пониже…»

– Ты говоришь – формирование у них батальонное. И сколько же батальонов, хоть приблизительно?

– Вроде бы, говорили, десять или одиннадцать воюют уже. А тот, что в городе формировался, куда меня воткнуть хотели, тоже почти укомплектован был, и оружие им раздали, только форму еще не подвезли. Были – кто в чем перебежал. Некоторые в штатском – кто из местных влился.

– Форму какую? Немецкую?

Вопрос так поразил десантника, что он даже не ответил. И это и было ответом.

– Я не надел, – сказал он, помолчав. – Не надену, говорю, хоть к стенке ставьте. Ну, тоже не настаивали: «Поживи с нами, приглядись. Может, надумаешь…»

– Кто командует ими, не слыхал? – спросил генерал. Он ждал услышать о Власове.

– Как кто? – сказал десантник. – Немцы. Командирами батальонов – немцы поголовно. И заместители ихние – тоже.

– Они что, по-русски говорят?

Десантник пожал плечами:

– Ну, может, десяток знают команд. Много, что ли, надо Ивану?

– А над этими немцами – кто?

– Другие немцы.

– А еще выше? Какой-нибудь генерал?

– Генерала я не видел, но, в общем, тоже фриц какой-то. Один раз, когда уже мы на позициях были, оберст приезжал инспектировать. По-нашему, полковник. Чего-то гавкал, но непонятно было, ругался он или, наоборот, хвалил.

– Значит, воюют, говоришь, – сказал генерал. – А обстановку знают они? Что окружение им готовится?

– Знают. Говорят об этом.

– Почему ж не уходят?

Десантник снова пожал плечами. Они как бы вспрыгивали у него – должно быть, сильно гуляли нервы.

– Так приказа же не было… Как отходить? Обязались приказы исполнять, если форму надели, иначе – «эршиссен», расстрел. Как немцам. Назад – ни пяди!

Генерал хотел спросить про заградительные отряды, о которых говорилось на политбеседах, но спохватился, что такой вопрос опасен для десантника, точнее – ответ на него, если окажется отрицательным.

– Значит, ждут приказа, а его все нет?

– Когда я уходил, все ждали – вот-вот. Но похоже, забыли про них – где-то там, на самом верху…

Вот это и была – и как проста! – вся «ловушка», уготованная братцем Эрихом. И это в голову не могло прийти, хотя о скольких «забытых» приходилось слышать. Забывали роты и батальоны, забывали дивизии и корпуса, целую армию забыли в «мешке» у села Мясной Бор близ реки Волхов – ту самую, 2-ю Ударную, которую досталось вытягивать Власову. В панике от грозящего окружения, улепетывая на штабных «виллисах», забывали приказать батальону прикрытия, чтобы и он отступил. Зато не забывали кинуть в бой хоть знаменную группу, где всего-то три человека – знаменосец и ассистенты. Не забыли в одной из его дивизий погнать в огонь ходячих раненых из медсанбата – в халатах и кальсонах, не позаботясь раздать хоть какое оружие, только б заткнули прорыв… И случилось чудо: эти безоружные остановили немцев. Настреляв с четверть сотни тел, немцы вдруг покинули захваченные высоты, а там подоспели конники и оттеснили их совсем. Взяли их командира, как раз тоже оберста, и генерал Кобрисов потребовал его к себе. «Почему вы отступили? – спросил он строго. – У вас такие были позиции, вы же с этих высот одними пулеметами тут дивизию могли разогнать к чертям собачьим!» Оберст посмотрел на него печально и даже с какой-то жалостью и ответил кротко: «Господин генерал, мои пулеметчики – истинные солдаты, у меня к ним никаких претензий. Но расстреливать безоружную толпу в больничных халатах – этому их не обучили. У них просто нервы не выдержали – может быть, впервые за эту войну». Много дней спустя генерал еще продолжал размышлять, как бы он поступил с теми, кто заслонился телами раненых. Прошло первое желание, от которого горела и сжималась ладонь: расстрелять своей рукой перед строем, и в конце концов он нашел возмездие другое: выстроить в две шеренги друг против друга, срывать награды с опозоренных кителей и тут же их прикалывать к госпитальным коричневым халатам. Он даже поделился этим желанием с начальником штаба – и был тотчас возвращен с небес на землю: да эти бесстыжие в Президиум Верховного Совета пожалуются, который их награждал, и все им вернут, а ему, Кобрисову, укажут строжайше на самоуправство. Да уж, чего не случалось в эту войну, но чтоб забыли своих бережливые немцы, не бывало на его памяти. А вот забыли и они. Впрочем, не своих – русских. Точнее – «русских предателей».