Георгий Владимов - Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе

…Как ему и предсказывала та, о ком он напрасно старался не думать, он далеко не ушел от переправы. Его временное житье на отшибе, в разбитом вокзальчике станции Спасо-Песковцы, в двух километрах от Днепра, кончилось неожиданно и сразу, когда он услышал железное урчание и в проломе стены проплыл дульный срез танковой пушки, а следом вплыла и замерла высокая башня «KB». Кажется, Хрущев завел моду высоким чинам разъезжать повсюду в танках – признаться, не лишенную смысла: она и проходимость повышала, и сокращала нужду в большой охране. В этом танке наехал к нему Ватутин – как и он сам любил наезжать нежданно к своим подчиненным, чтобы застать все как есть. Напрасно ему казалось, что если не тревожить начальство новыми предприятиями, то все обойдется. Он забыл свое же мудрое изречение насчет вкусной дичи: она вызывает интерес не тем, что кого-то беспокоит, а тем, что вкусная.

Кобрисов, спешно застегиваясь, вышел встречать. С видимым трудом, при своей коренастости и тучности, командующий фронтом протиснулся из люка, но спрыгнуть молодо не решился. Кобрисов ему помог сойти – за что получил добрый совет:

– И ты бы вот так ездил, очень даже удобно. Хотя – ты моими советами пренебрегаешь.

Это он напомнил, что Кобрисов к нему не обратился в канун переправы, а поспешил свои танки угнать. Кобрисов склонил голову, что могло значить и признание своего проступка, и что победителей не судят.

– Духоты не люблю, – сказал он примирительно. – Люблю чистым ветерком дышать. – И добавил некстати: – Тоже и армия хочет видеть своего генерала.

– А я хочу видеть тебя, – возразил Ватутин слегка запальчиво. – Живого и не раненого.

Убежище Кобрисова – наспех отрытую щель под окнами – он осмотрел критически, заметил, что слишком близко к стене и при бомбежке завалить может, не удержался и от других замечаний:

– Что у вас делается, генерал Кобрисов? Охранения – никакого. От самой переправы еду, и никто мой танк не задержал.

– Стало быть, знали, кто в танке едет.

– Ах так…

– Да уж, догадались. А что вы моего охранения не заметили, за это я им, с вашего разрешения, благодарность объявлю. Умеют маскироваться и начальство зря не беспокоят.

Ватутин посмотрел на него с легкой усмешкой, едва скрывавшей раздражение.

– Занятный ты мужичок, Кобрисов. Ладно, веди в свои покои, посмотрю, как ты живешь.

Кобрисов его повел на второй этаж, в дальнюю угловую комнатку с табличкой на двери «Комната матери и ребенка»; там Шестериков поставил койку, письменный стол и табурет. Другая мебель здесь бы не поместилась, поэтому хозяин уселся на койку, гость же оседлал табурет, – не сняв кожанки и отклонив предложенный чай, тем подчеркнув спешность и кратковременность своего пребывания.

Не сказать чтоб жилище Кобрисова ему больше понравилось.

– Что-то ты… слишком уж скромненько. Прямо как студент живешь. При штабе оно бы веселее…

– Да штаб мой еще не весь переправился. Как только окопается – тут неподалеку, в селе, – так и я переселюсь.

– Ага… А то уже слухи ходят, ты с людьми не уживаешься.

– Слухи, – сказал Кобрисов.

Ватутин долго смотрел на него синими глазами, слегка досадливо покусывая губы. Он в этот приезд заметно внимательней всматривался в лицо Кобрисова, желая, верно, прочесть в нем что-то новое и еще не открывшееся либо то, чего раньше не замечал.

– Хочешь мое мнение знать? – спросил он.

– Весь внимание, Николай Федорович.

– С переправой тебе, в общем, повезло. Почти не встретил сопротивления. Противник здесь не имел резервов. Что, между прочим, соответствовало нашим предварительным оценкам. Это не значит, что нет твоей заслуги – хотя бы в выборе места. А все же еще две причины сработали: одна – что фон Штайнера все ж таки Сибежский плацдарм, который ты критикуешь, сильней занимает. А вторая – может быть, тут сыграло роль, что не сразу ты эту переправу затеял. Он уже, поди, считал, что мы тут не рискнем. А мы вот рискнули – разрешили тебе взять плацдарм. Ну и твоя заслуга тут тоже есть – напомнил, настоял…

Кобрисов дважды покорно склонил голову, не соглашаясь ни с первой причиной, ни со второй.

– Подозрительно мне, – сказал Ватутин, – когда ты соглашаешься. Все же загадочный ты мужик, Фотий… Но… Бог с тобой. Я не затем к тебе на пароме переправлялся, чтоб твое согласие испрашивать…

«А зачем ты переправлялся?» – подумал Кобрисов.

– А затем, – продолжал Ватутин, – чтоб сказать тебе: определись, Кобрисов. Определи свои отношения с соседями. Вот ты переправился – и глазом уже на Предславль косишь. Уже твоя армия правым плечиком вперед стоит и команды «Марш!» ожидает. Ну, так мы все и подумали сразу. Не буду тебя экзаменовать, как мальчишку, какой у тебя дальнейший план. А только о Мырятине ты всерьез не думаешь – как оно, между прочим, было бы по правилам. Это для тебя мизер. А напрасно, противник еще далеко не выдохся, он может вот именно тут подтянуть резервы. Я ни на чем не настаиваю, генерал Кобрисов. То есть я пока не настаиваю. Но грянет час, тебе этим городишкой станут глаза колоть.