Арчибальд Кронин - Испанский садовник. Древо Иуды

Покончив с обедом, мужчины перешли в гостиную и расположились по обе стороны мраморного камина. Мерцающие языки огня окрасили красными сполохами слабо освещенную хрустальной газовой люстрой большую строгую комнату. Блики, подобно призрачному войску, проносились по иллюзорным гобеленам, причудливым тумбочкам, извилистым столам с витиеватой позолотой. Видя, что его друг больше не может сдерживаться, Галеви значительно, едва ли не повелительно, кивнул, словно разрешая говорить. Утопая в кресле и подперев опущенную, как у аббата-исповедника, голову тонкой рукой, слегка прикрывшей глаза, он приготовился слушать.

Плотно сжатые губы консула моментально разомкнулись, и он разразился беспощадными, полными и исчерпывающими показаниями. Профессор, казалось, не смотрел на него, но сквозь неплотно сомкнутые пальцы не упускал ни одной эмоции своего визави, и хотя его лицо оставалось профессионально бесстрастным, глубоко посаженные глаза были остры, как скальпель. Но когда в заключение Брэнд, порывшись в кармане бархатной, обшитой галуном домашней куртки, протянул ему мятый листок, блеск в глазах профессора был немедленно приглушен. Пока охваченный волнением консул вытирал пот со лба, Галеви не торопясь надел пенсне в золотой оправе и методично дважды прочитал сей «документ». Затем, вытянув губы так, что обнажились бледные десны, он покивал и наконец с важностью произнес:

– Мой добрый друг, не стану отрицать, что эта связь внушает мне серьезные опасения. Не будь я так привязан к вам, то мог бы не придавать ей большого значения. Если бы я не так высоко ценил ваш ум, возможно, я и утаил бы от вас некоторые из ее прискорбных последствий. Но вы, мой друг, человек высших способностей, вы не только отец, но еще и искушенный гражданин мира. Вам известно, что грязь можно обнаружить даже в самых неожиданных местах. Нежнейшие цветы подпитываются навозом, под поверхностью чистейшего лесного озера с белоснежными лилиями скрывается пласт нечистот.

Консул содрогнулся, но Галеви не позволил себя перебить.

– Целомудрие, друг мой… У нас, психиатров, это нелепое слово вызывает улыбку… Сентиментальный символ устаревшей веры. Разве не обнаруживаем мы ежедневно новые запущенные раны, свежие свидетельства человеческой подлости? Разве все мы не слуги наших тел, жертвы ужасов и омерзения своих страстей? Да хоть бы первые непроизвольные действия младенца – с какой чувственной жестокостью впивается он в материнскую грудь! – Профессор бесстрастно пожал плечами. – Что же касается возраста, к которому сейчас приближается ваш сын, вот там действительно мы столкнемся с более темными силами, со странными навязчивыми идеями и тайными желаниями… Очень жаль, что именно в этот период возникла его безрассудная связь со взрослым юношей, да еще испанцем.

Консул застонал и так сжал кулаки, что ногти впились в ладони.

– Вы полагаете, что Николас был серьезно травмирован?

– Боюсь, травма на самом деле имела место, – сдержанно ответил Галеви. – Насколько она серьезна, мне предстоит выяснить.

– Выяснить?

– Разумеется. К моему великому сожалению, я вынужден подвергнуть вашего сына психоанализу.

Охваченный внезапным смятением, консул отшатнулся.

– Но послушайте, – запинаясь, возразил он, – он же совсем еще ребенок, и он так расстроен, так уязвим…

Галеви холодно посмотрел на него:

– Вы сомневаетесь в моем профессионализме?

– Нет-нет, друг мой… Но… Только если вы считаете это необходимым.

– Крайне необходимым! – уязвленно бросил профессор. – Только зондированием подсознания мы сможем выяснить, что произошло в течение тех опасных ночных часов.

– Подождите, Галеви… – Консул схватился за голову.

– Бросьте, друг мой, – сказал Галеви с покровительственной жестокостью. – Мы-то ведь уже не дети.

– Нет. – Брэнд подавленно опустил глаза. – И тем не менее… Вам известно состояние моего здоровья… И то, что я пережил крах своего брака… Постоянное напряжение, связанное с моим служебным положением… Длительные творческие усилия, направленные на мой литературный труд… И над всем этим – всеподавляющая любовь к моему сыну…

– Уверяю вас, я проявлю максимум сострадания, – сухо прервал его Галеви. – У меня есть опыт.

– Я доверяю вам, друг мой, – с трудом произнес Брэнд, страдание которого грозило перерасти в исступление. – Наглая, бессовестная дерзость этого парня – вот что меня бесит.

– Вы не уволили его? – быстро спросил Галеви.