Арчибальд Кронин - Испанский садовник. Древо Иуды

– Маленький хозяин вернулся. – Гарсиа заговорил пугающе медленно, с той же тщательностью выговаривая слова. На гладком, бледном, как кость, лице рот казался открытой раной. – И где же маленький хозяин был?

У Николаса отнялся язык, он в ужасе смотрел на это страшное смеющееся лицо, не в силах отвести взгляд. Наконец он смог выговорить:

– На рыбалке.

– На рыбалке… – протянул Гарсиа. – А где же рыба?

Николас молча протянул ему корзину, которую все еще сжимал в дрожащей руке.

Гарсиа медленно взял ее и вдруг резко вытряхнул содержимое на стол. Две форели соскользнули на пол с противоположной стороны. На эмалевой столешнице осталась третья, самая маленькая, ее выгнувшийся хребет выглядел жалким и убогим.

Гарсиа презрительно фыркнул:

– Разве так подают рыбу?.. Нечищеная, сырая.

У Николаса от страха ноги приросли к полу, а дворецкий схватил с блюда хлебный нож и одним ударом отсек голову маленькой форели. По белому столу потекла тоненькая розовая струйка крови.

– Я не позволю обращаться с собой как с поваренком! – рявкнул он мальчику. – Ты меня понял?

– Да, – пробормотал Николас, видя, что от него ждут ответа.

Гарсиа усмехнулся, не шевельнув губами:

– Что же ты дрожишь, маленький хозяин? Не ожидал увидеть меня здесь? Разве тебе не известно, что я ухожу и прихожу когда пожелаю?

– Да, да… Конечно, – судорожно прошептал Николас.

– Это хорошо, что ты согласен. – Дворецкий угрожающе выпрямился. – Тех, кто против меня, я уничтожаю, как насекомых.

Магдалина, раскачиваясь взад и вперед, тихонько застонала:

– Молчи, полоумный… Молчи… Молчи, Бога ради!

Гарсиа не обратил на нее никакого внимания. Он все так же поглаживал рукоятку ножа.

Смертельно побледнев, Николас смотрел на подернувшиеся мутной пленкой темные глаза, а тихий голос повторил:

– Как насекомых… Когда-нибудь я расскажу тебе обо всем, что сделал. Я уже обещал, ты, может, забыл. Но ничего. Настанет день, когда ты мне поверишь. А пока тебе не следует быть против меня, шпионить или мешать мне. Тебе известно, что я никогда не сплю. Я всегда рядом… в коридорах… в твоей комнате… я все вижу…

– Нет… нет! – Ужас сковал губы ребенка, сдавленный крик слабо повис в воздухе.

Дворецкий довольно усмехнулся и медленно, не теряя равновесия, шагнул к Николасу. Тяжесть отрешенного взгляда безумных глаз, горящих на бледном лице, вселяла в мальчика ужас и отвращение. Словно его напоили отравой. В отчаянии он хотел отодвинуться, но тело больше ему не повиновалось.

– Да, – пробормотал Гарсиа. – Несчастное дитя. Но я могу многому тебя научить… Я открою тебе великую тайну. – Он вдруг умолк, сосредоточенно глядя вдаль, а затем продолжил, понизив голос, как будто разговаривал сам с собой: – Радость забвения… Море забытья… Эти потрясающие голоса…

Объятая неуемной дрожью, со сведенными бровями, Магдалина выпрямилась.

– Замолчи! – выкрикнула она. – Заткнись, пьяная свинья! Ты совсем спятил!

Выдернутый из своих видений, Гарсиа повернулся к ней и, когда она сделала попытку встать, ударил левой рукой по лицу.

Удар был не слишком сильным, но от потрясения скованные мышцы мальчика снова обрели подвижность. С пронзительным воплем, заглушенным плачем Магдалины, он развернулся и, спотыкаясь, вышел из буфетной. Он взбирался по лестнице, падал, поднимался, не чувствуя боли, не чувствуя ничего, кроме сильнейшего желания скрыться.

Наконец-то он в своей комнате! Захлопнув дверь, он онемевшими пальцами повернул большой ключ. Потом закрыл на задвижку дверь, ведущую в отцовскую спальню. Ставни были уже закрыты. Дрожа всем телом, он стоял в темноте посреди комнаты, и его сердце билось, как птица в клетке. Он боялся зажечь газ. Только бы спрятаться! Сбросив ботинки, он дотащился до кровати и, не раздеваясь, залез под одеяло. Но Гарсиа и здесь стоял у него перед глазами, его лицо угрожало разбить вдребезги мир ребенка, и от пронзившего его стыда и страха из глаз Николаса полились жгучие слезы. Ах, если бы там был Хосе, он бы смог его защитить! При мысли о Хосе он заплакал еще сильнее.

Забудет ли он когда-нибудь эту бесконечно длинную ночь? Доносящиеся снизу стенания Магдалины, крики, громкая ругань, звон разбившейся бутылки, хохот, жуткий хохот, и снова звук ударов. А затем наступила тишина, тревожная тишина, пугающая сильнее любого шума, тишина, в которой чудилось неясное движение. Что это, что это было? Неужели он спал? А дверь, запер ли он дверь?! Пойти и убедиться в этом он не решался и лежал неподвижно с широко открытыми глазами, утопая в холодном поту, пропитавшем его подушку, испытывая сильнейшее головокружение.