Стефан Цвейг - Смятение чувств

На следующий день за столом их ожидает внезапное известие. Отто решил от них съехать. Заявил дяде, что у него экзамены на носу, надо усердно заниматься, а тут ему слишком мешают. Поэтому он снимет себе комнату где-нибудь на месяц-другой, пока все не утрясется.

Обеих сестер эта новость повергает в тихое смятение. Тотчас уловив связь между этим событием и вчерашним разговором, они обостренным детским чутьем смутно ощущают в отъезде кузена подлость, трусливое бегство. Когда Отто подходит к ним попрощаться, они, не сговариваясь, поворачиваются к нему спиной. Однако краем глаза обе следят, как он подходит к барышне. У той чуть подрагивают губы, но она спокойно, ни слова не проронив, подает ему руку.

За считаные дни девочек будто подменили. Им не до игр больше, и звонкого смеха их нигде не слышно, глаза потускнели, куда подевался их живой, радостный блеск. Беспокойство, смутная тревога поселились в детских душах, а еще диковатое, как у зверенышей, недоверие ко всем окружающим. Что ни скажут им взрослые – за каждым словом девочкам чудится обман и коварный подвох. Дни напролет они только подсматривают и выслеживают, стараясь не упустить ни жеста, ни интонации, ни движения бровей или губ. Вездесущими беззвучными тенями шмыгают они по дому, подслушивают у дверей в жадном стремлении вызнать хоть что-то, им страстно хочется сбросить со своих неокрепших плеч тяжкий, темный невод непонятных взрослых тайн или хоть крохотную ячейку в этой сети обнаружить, чтобы сквозь нее снова узреть знакомую явь привычной жизни. Детская доверчивость, эта блаженная, безмятежная слепота, навсегда спала с них. А кроме того: в предгрозовой духоте нагнетающихся событий они предчувствуют грядущую развязку и боятся ее упустить. С тех пор как они ощутили вокруг себя путы лжи, они постоянно настороже и сами стали хитры, бдительны и лживы. Подле родителей они ведут себя пай-девочками, мгновенно прячась в личину наивной детскости, но при первой же возможности тем неудержимей вырываясь из этой личины в лихорадочную порывистость неуемного любопытства. Все существо их пронизано нервическим беспокойством, их глаза, источавшие прежде тихое умиротворенное сияние, стали теперь как будто глубже и таят в себе искристые отсветы незримого пламени. Но чем беспомощнее их подглядывание и шпионство, тем сильнее тянет их друг к другу сила и тепло взаимной сестринской любви. Вот почему, когда им особенно тоскливо и так хочется понимания и нежности, гнет нестерпимого неведения иной раз бросает их друг дружке в объятия – или вынуждает расплакаться ни с того ни с сего. Без всякой, казалось бы, видимой причины в их жизнь вторглось тревожное предчувствие беды.

Среди многих обид, которые они лишь теперь научились замечать, одна особенно мучительна. Даже не сговариваясь, молчком, они решили, что теперь, когда барышня так печальна, будут делать все, чтобы как можно больше ее радовать. Все задания они теперь выполняют тщательно, помогая друг дружке и не ропща на трудности, ведут себя тише воды ниже травы, стараясь угадать и предупредить любое желание своей воспитательницы. Но барышня их стараний даже не замечает, и вот это ранит их до глубины души. Она в последнее время совсем другая стала, сама не своя, как в воду опущенная. Иногда скажешь ей что-нибудь, а она даже вздрагивает, будто очнувшись, будто ее разбудили. И взгляд такой, словно она откуда-то, совсем издалека вернулась. Иной раз часами молча сидит, ничего вокруг не замечая. Девочки тогда ходят вокруг на цыпочках, лишь бы ее не беспокоить, со смутной тревогой догадываясь: это она, должно быть, о ребенке своем думает, который, бедняжка, где-то далеко. И тем сильнее, всеми фибрами пробуждающейся женственности, они любят свою барышню, которая теперь стала с ними такая добрая и совсем не строгая. И даже походка, прежде такая горделивая и энергичная, теперь у барышни более плавная, какая-то почти бережная, да и все движения как будто осторожнее сделались, – во всех этих переменах девочки ощущают все ту же потаенную, глубоко скрытую кручину. Ни разу не видели они, чтобы барышня плакала, но веки у нее часто покрасневшие. Они понимают, барышня скрывает от них свою боль, и они в отчаянии оттого, что не в силах ей помочь.

И вот однажды, когда барышня, отвернувшись к окну, как бы невзначай подносит платок к глазам, младшая, в порыве внезапной решимости, осторожно берет ее за руку и тихо говорит:

– Мадемуазель, вы такая грустная в последнее время. Но правда ведь, это не по нашей вине?