Уильям Келли - Другой барабанщик

Дьюитт Уилсон не мог взять в толк, отчего никто не предупредил Африканца и по какой причине ему удалось так легко проникнуть в его лагерь. Он нагнулся к щуплому негру и спросил:

– Почему не выставлены часовые? Он же знал, что я близко. Почему он не выставил часовых?

Негр осклабился:

– Был один часовой. Я!

– Так зачем ты так поступил? Почему ты его предал?

Негр снова осклабился:

– Я же американец, а не дикарь. И к тому же человек следует за своим кошельком, не так ли?

Дьюитт Уилсон кивнул. Кое-кто утверждал, что он едва не повернул обратно в свой лагерь, потому как не захотел вот так возвращать себе свое имущество, а решил вернуться сюда утром, когда Африканца уже след простынет, и продолжать погоню по-честному, пока он его не схватит, потому что после долгих недель поисков Африканца по лесным тропам в надежде вот-вот его настигнуть, но всякий раз обнаруживая, что поймать его удастся не скорее, чем у карлика появится шанс стать профессиональным баскетболистом; словом, после всех этих тягот, потраченных сил и пролитого пота, после многих суток, проведенных в седле, впроголодь и почти без сна, он начал испытывать уважение к этому упрямцу, и, скажу больше, он даже стал испытывать легкую печаль при мысли, что если он и вернет себе свое имущество, то лишь потому, что какой-то негодяй, которому Африканец доверял, его предал и привел белых людей к нему в лагерь. Но другие не разделяли его чувств. Им хотелось выловить Африканца любым способом, потому как он дурачил их, и они это знали и намеревались с этим покончить раз и навсегда.

И белые окружили лагерь Африканца, после чего Дьюитт Уилсон призвал беглых негров сдаться. Белые зажгли факелы, дабы Африканец увидел, что он в кольце огня, лошадей и людей с ружьями. Негры повскакали с земли и тут же поняли, что сопротивляться бесполезно, потому как у них было только оружие Африканца, и они побросали свои копья наземь. Но сам Африканец взобрался на валун, обнимая младенца, и медленно развернулся, оценивая неприятельские силы, ведь он остался один и понимал это, потому как к этому моменту все его негры разбежались по кустам или стояли рядом с таким видом, будто видели его впервые в жизни и понятия не имели, кто он такой и что тут делает.

И он стоял один на валуне, практически нагой, и его кожа блестела в пламени факелов, и глаза были точно черные ямы. А потом он спрыгнул на землю. Кто-то поднял ружье.

– Погоди! – крикнул Дьюитт. – Попробуем взять его живым. Вы меня поняли? В этом все дело. Взять его живым! – И, привстав на стременах, он принялся размахивать руками, чтобы привлечь внимание своих людей с факелами.

Кто-то решил, что хозяин призывает выказать себя героем, и, думая, что ему удастся сбить Африканца с ног, направил свою лошадь прямо на него, но Африканец взмахом руки сдернул седока с седла, словно с лошадки на карусели, шваркнул его спиной о свое колено, переломив позвоночник, как сухую куриную кость, и отшвырнул в сторону.

– Если будете стрелять, цельтесь в руки или ноги! – заорал Дьюитт Уилсон.

Кто-то стоящий на дальнем окоеме кольца выстрелил, и все видели, как пуля прошила руку Африканца насквозь и влетела в землю у копыта Дьюиттовой лошади, но Африканцу эта рана, по-видимому, не причинила никакой боли, и он даже не поморщился и не сдвинулся с места. Другая пуля вошла ему чуть повыше колена, и кровь тонкой струйкой потекла по ноге.

Прижавшись спиной к валуну, на вершине которого спал младенец, он медленно обошел камень кругом, глядя на всех, в том числе и на щуплого негра в зеленом котелке, стоявшего подле Дьюитта, но, не остановившись напротив него и не выказав ни гнева, ни разочарования, остановился только напротив Дьюитта Уилсона и вперил в него взгляд. Так они стояли, глядя друг на друга, не то чтобы соревнуясь, кто кого переглядит, а словно бессловесно обсуждали что-то. И, наконец, создалось впечатление, что они пришли к какому-то соглашению, потому что Африканец слегка кивнул, как боксер кивает перед началом боя, а Дьюитт Уилсон поднял ружье, прицелился в открытое лицо Африканца и выстрелил точно в переносицу над его широким носом.

Пуля чисто вошла в кость, но Африканец как стоял, так и остался стоять, а потом повалился на колени, выставив вперед руки. Он вроде как таял на глазах, а потом вдруг поднял искаженное ужасом лицо, точно что-то вспомнил и захотел что-то сделать перед тем, как отойти, издал громкий вопль и, с налитыми кровью глазами, сжимая в руке увесистый камень, потянулся к спящему младенцу. Он поднял камень над младенцем, но Дьюитт Уилсон размозжил ему затылок прежде, чем тот успел обрушить камень на головку малыша. И Африканец испустил дух.