Пелам Вудхаус - Замок Бландинг

Поэты с чувством описывали многие значимые, властные звуки… шелест ветра в ветвях, рев валов, разбивающихся о дикий скалистый берег, воркование горлиц на ветвях извечных вязов, а также трели соловья.

Но ничто, ничто не тронет душу так глубоко, как равномерное чавканье бутербродом с говядиной, если чавканью этому внимает человек, четыре дня просуществовавший на соке одного апельсина.

Что до Уилмота Муллинера, то указанное чавканье словно нажало на кнопку и высвободило крывшиеся в нем самые черные силы. В его глазах вспыхнул тигриный блеск, и он выпрямился на стуле, словно проглотив кочергу.

В следующее мгновение присутствующие с изумлением увидели, как он с искаженным лицом взметнулся в воздух.

– Прекратите!

Мистер Шнелленхамер вздрогнул. Челюсть у него отвисла, бутерброд шмякнулся об пол. Он перехватил взгляд мистера Левицки. И челюсть мистера Левицки тоже отвисла.

– Прекратите, кому говорю! – гремел Уилмот. – Немедленно прекратите пожирать бутерброды!

Он умолк, задохнувшись от возбуждения. Мистер Шнелленхамер воздвигся над столом, указуя грозным перстом. Мертвая тишина окутала комнату.

Но тут же эту тишину прорезал пронзительный, резкий, завывающий вопль сирены. И магнат окаменел, слова «вы уволены!» застыли у него на устах. Он знал, что означает этот вопль.

Одна из причин, по которым съемки кинофильмов занесены в список опасных профессий, заключается в том, что для съемок этих непременно требуется темпераментная кинозвезда женского пола. Такая звезда пользуется спросом у публики, а Спрос Публики – это закон. В результате в любой студии имеется по меньшей мере одна одаренная артистка, упоминание имени которой заставляет самых крепких духом трепетать наподобие осинок. В «Идеало-Зиззбаум» это положение занимала Гортензия Бэроуш, Императрица Бешеной Страсти.

Темперамент – обоюдоострая штука. Он обеспечивает прибыль, но, с другой стороны, чреват неистовыми взрывами его носительницы, подобными тем, какими славятся аборигены Малайского полуострова. Каждая картина с участием Гортензии Бэроуш приносила чистый доход в пять миллионов, однако во время съемок этих картин она при малейшей неуступке ее очередному капризу была склонна впадать в амок, не щадя ни возраста, ни пола.

А потому была выработана процедура, довольно схожая с предупреждением о воздушном налете в дни войны. При первом же признаке, что терпение мисс Бэроуш иссякает, включалась сирена, рекомендовавшая всем, кто находился в студии, немедленно проследовать в укрытие. Позднее горнист, протрубив «отбой!», оповещал находившихся в опасной зоне, что звезда расцеловала режиссера и вернулась на съемочную площадку.

Вот эта-то сирена и прервала описанную мной драматичную сцену. На протяжении двух-трех минут после того, как сирена отзвучала, могло помститься, что великолепная дисциплина, гордость «Идеало-Зиззбаум», восторжествовала в очередной раз. Несколько глаз закатились, там и сям раздалось приглушенное аханье, но никто не шелохнулся. Затем снаружи послышался топот бегущих ног, дверь распахнулась, и на пороге возник белый как мел помощник режиссера с располосованным до крови лицом.

– Спасайтесь! – закричал он.

Присутствующие тревожно зашевелились.

– Она движется сюда!

И вновь то же тревожное шевеление. Мистер Шнелленхамер резко постучал по столу:

– Джентльмены! Или вы боитесь безоружной женщины?

Помощник режиссера кашлянул.

– Не совсем безоружной, – поправил он. – У нее меч.

– Меч?

– Она заимствовала его у римского легионера из массовки в «Привет тебе, Цезарь!». Он как будто ей для чего-то понадобился. Прощайте все! – докончил помощник режиссера.

Вспыхнула паника. Первым в бегство обратился юный киватель. В его оправдание следует упомянуть, что в тот раз, когда мисс Бэроуш расстроилась из-за «Пылающих сердец», ему в мякоть ноги вонзилась шляпная булавка. Пренебрегши всеми правилами этикета о порядке старшинства, он безмолвно улетучился в окно. За ним последовали остальные присутствующие, и во мгновение ока комната опустела, если не считать Уилмота, погруженного в задумчивость со скрещенными на груди руками, Мейбл Поттер, скорчившуюся на канцелярском шкафу, и лично мистера Шнелленхамера, которому дородство воспрепятствовало воспользоваться окном, а потому он заполз в оказавшийся поблизости стенной шкаф и тихонько притворил за собой дверцу.

Только что разыгравшаяся сцена практически ускользнула от внимания Уилмота Муллинера. Он был всецело поглощен голодом, который грыз его внутренности, и тем странным отвращением к роду людскому, которое все больше овладевало им последнее время. Он неподвижно стоял там, где стоял, будто в каком-то мистическом трансе.