Пелам Вудхаус - Держим удар, Дживс!

Я не ошибся, предполагая, что это известие в корне изменит настроение девицы. Вообще-то мне не приходилось видеть, как покойник соскакивает с катафалка и становится душой общества, но Стиффи наглядно продемонстрировала подобное превращение, когда мои слова просочились в ее сознание. Ее глаза, вернее, голубые глазищи, как справедливо заметил Планк, вспыхнули ярким светом, и ликующий вопль сорвался с ее губ. Но затем взгляд у нее снова затуманился – видимо, ей в душу закрались сомнения.

– Это правда?

– Совершенная правда.

– Или ты меня дурачишь?

Я надменно вскинул голову:

– И в мыслях не было. По-твоему, Бертрам Вустер способен на такие шуточки? Вселить в человека надежду, а потом… как там, Дживс?

– Разбить ее вдребезги, сэр.

– Благодарю вас, Дживс.

– Не стоит, сэр.

– Сведения достовернейшие, Стиффи. Прямо из первых рук. Я присутствовал при разговоре. Сидел за диваном.

И все-таки Стиффи казалась растерянной:

– Не понимаю. Ведь Планк даже не знаком с Гарольдом.

– Их свел Дживс.

– Это правда, Дживс?

– Да, мисс.

– Ах, какой вы молодчина!

– Благодарю вас, мисс.

– И он в самом деле отдает приход Гарольду?

– Да, приход в Хокли, – подтвердил я. – Он сегодня же напишет Гарольду письмо с официальным предложением. Тамошний священник еще священнодействует, но он стар, немощен и мечтает сложить с себя полномочия, как только ему найдут дублера. Судя по всему, Растяпа ринется в Хокли спасать души прихожан в ближайшие дни.

Мой искренний и убедительный тон развеял последние сомнения Стиффи. Дурные предчувствия как рукой сняло. Глаза засверкали, словно те самые две звезды, о которых поется в песне, она издала дикий вопль и пустилась в пляс. Потом вдруг остановилась и спросила:

– Интересно, каков собою Планк?

– В каком смысле?

– Ну, например, он бородатый?

– Нет.

– Это хорошо. Я хочу его поцеловать, а борода может послужить препятствием.

– И мысль эту из головы выбрось, – возразил я, ибо психология Планка была для меня все равно что открытая книга. Высказывания этого закоренелого холостяка убедили меня, что он скорее даст проткнуть себе икроножную мышцу туземным кинжалом, чем согласится, чтобы прекрасные девы осыпали поцелуями его лицо. – Его хватит удар.

– Все-таки я должна кого-нибудь поцеловать. Дживс, можно, я вас поцелую?

– Нет, благодарю вас, мисс.

– А тебя, Берти?

– Лучше не надо.

– Тогда пойду поцелую дядю Уоткина, хотя в последнее время он ведет себя как скотина чистейшей воды.

– Думаешь, только в последнее?

– А поцеловав, выложу ему новости – надо его проучить, пусть поймет, что сам упустил свое счастье. Скажу, что, отказавшись от Гарольда, он поступил как тот индеец.

Честно говоря, я не понял, куда она клонит:

– Какой индеец?

– Один дикарь-простофиля – я о нем читала со своей гувернанткой, – он сдуру собственными руками выбросил… как там, Дживс?

– Жемчужину, ценнее во сто крат всех их сокровищ, вместе взятых, мисс.

– А-а, ну да. Надеюсь, скажу я ему, что священник, которого он себе найдет, будет насморочный, косноязычный и худосочный. Ой, заговорила о дяде Уоткине и вспомнила – теперь мне это уже ни к чему.

И она, как фокусник, извлекающий кролика из шляпы, выудила из тайников своих одежд черную кикимору.

Уж лучше бы Стиффи достала гремучую змею. Я в ужасе уставился на уродца. Только его мне сейчас и не хватало для полного счастья.

– Откуда у тебя это? – спросил я сиплым, срывающимся голосом.

– Стянула.

– Ради всего святого, зачем?

– Неужели не ясно? Чтобы пойти к дяде Уоткину и сказать ему, что если он не выполнит данного Гарольду обещания, то не видать ему его драгоценной статуэтки. Политика с позиции силы – так ведь это называется, Дживс?

– Иначе говоря, шантаж, мисс.

– Да, иначе говоря, шантаж. Если имеешь дело с такими типами, как дядя Уоткин, все средства хороши. Но теперь, когда Планк разрешил наши трудности и нет нужды прибегать к крайним мерам, эта вещь мне больше не нужна, и, по-моему, самое разумное – поставить ее на место, пока не хватились. Берти, пойди и отнеси ее в комнату, где хранится коллекция. Вот тебе ключ.

Я отпрянул, как если бы она дала мне подержать скотч-терьера Бартоломью. Я считаю себя preux chevalier и тем горжусь, мне нравится угождать прекрасным дамам – по мере возможности, но бывают моменты, когда приходится объявлять nolle prosequi. Сейчас настал именно такой момент. При одной мысли о том, чтобы пойти на опасное дело, которое мне предлагала Стиффи, я покрылся гусиной кожей.