Пелам Вудхаус - Яйца, бобы и лепешки

При этом сообщении лицо девушки просветлело (продолжал мистер Муллинер). Племянница филателиста, она знала, какие ценности могут хранить такие альбомы.

– Сколько он стоит? – нетерпеливо спросила она.

– Меня поставили в известность, что он застрахован на пять тысяч фунтов.

– О-го-го!

– Огогее не бывает, – согласился Ансельм.

– Ньям-ньям! – сказала Мэртл.

– Именно так, – согласился Ансельм.

– Береги его хорошенько. Не оставляй без присмотра. Мы же не хотим, чтобы его слямзили.

Страдание омрачило одухотворенное лицо Ансельма.

– Ты же не думаешь, что наш священник унизится до подобного?

– Собственно говоря, – сказала Мэртл, – я думала о Джо Бимише.

Она имела в виду одну из овечек в маленькой пастве своего возлюбленного, в свое время преуспевавшего громилу. Узрев свет после примерно шестнадцатой отсидки, он оставил свое жизненное призвание и теперь выращивал овощи, а также пел в церковном хоре.

– Старикан Джо предположительно раскаялся и покончил с прошлым, но, если хочешь знать мое мнение, пальца в рот ему класть никак не следует. Если он прослышит про коллекцию марок в пять тысяч фунтов…

– Любимая, по-моему, ты несправедлива к нашему достойнейшему Джо. Однако я приму меры предосторожности. Уберу альбом в ящик письменного стола в кабинете священника. Ящик этот снабжен надежным замком. Но перед этим я думаю показать его твоему дяде. Возможно, он пожелает приобрести коллекцию.

– Это мысль! – согласилась Мэртл. – Вытяни из него побольше.

– Разумеется, я приложу к этому все усилия, – заверил ее Ансельм.

И, нежно поцеловав Мэртл, он отправился заниматься приходскими делами.

К сэру Леопольду он зашел уже под вечер, и добросердечный помещик, узнав о причине его прихода и убедившись, что у него нет намерения выцарапать пожертвование в фонд церковного органа, утратил настороженность, которая было появилась на его лице, когда доложили об Ансельме, и поздоровался с ним весьма тепло.

– Марки? – сказал он. – Да, я всегда готов пополнить мою коллекцию при условии, что мне предложат что-то стоящее и по разумной цене. Сколько вы намерены запросить за ваши марки, дорогой Муллинер?

Ансельм ответил, что, по его мнению, тысяч пять будет в самый раз, и сэр Леопольд содрогнулся от бушприта до кормы, будто кот, получивший обломком кирпича по ребрам. На протяжении всей его жизни легчайший намек на то, что ему придется распрощаться с крупной суммой, ввергал его в шок.

– А? – сказал он, а потом словно бы взял себя в руки с невероятным усилием. – Что же, дайте взглянуть на них.

Через десять минут он закрыл альбом и устремил на Ансельма сострадательный взгляд.

– Боюсь, мой мальчик, – сказал он, – вам следует скрепить сердце.

Ансельм преисполнился самых скверных предчувствий.

– Неужели они не представляют никакой ценности?

Сэр Леопольд сложил кончики пальцев и откинулся в кресле с той величавостью, с какой в былые дни он произносил речи на собраниях акционеров.

– Термин «ценность», мой милый, относителен. Для некоторых людей пять фунтов – очень приличная сумма.

– Пять фунтов!

– Именно столько я готов предложить. Но так как вы мой личный друг, то не сказать ли нам десять?

– Но они же застрахованы на пять тысяч фунтов!

Сэр Леопольд покачал головой с легкой улыбкой:

– Мой милый Муллинер, знай вы о тщеславии тех, кто коллекционирует марки, столько, сколько знаю я, вы не стали бы делать из этого никаких выводов. Я уже сказал, что не прочь заплатить вам десять фунтов за весь альбом. Подумайте и дайте мне знать.

Ансельм вышел из комнаты на свинцовых ногах. Его надежды разлетелись вдребезги. Он уподобился человеку, который тщился сорвать с неба радугу, а она вдруг извернулась и тяпнула его за ногу.

– Ну? – спросила Мэртл, которая дожидалась в коридоре результатов экспертизы.

Ансельм сообщил ей грустную новость. Она удивилась:

– Но ты же сказал мне, что альбом застрахован на…

Ансельм вздохнул:

– Твой дядя как будто не придал этому ни малейшего значения. Видимо, коллекционеры марок имеют привычку застраховывать свои коллекции на фантастические суммы из духа тщеславия. Я намерен, – сказал Ансельм мрачно, – в ближайшее время прочесть проповедь о тщеславии со всей возможной убедительностью.

Наступило молчание.

– Ну что же, – сказал затем Ансельм. – Подобное, надо полагать, ниспосылается нам как испытание. Принимая такие удары со смирением и раскаянием…