Френсис Фицджеральд: Я за тебя умру (сборник)

Я осторожно поднес книгу к носу.

– Ничего не чувствую, – сказал я. – Может быть, типографская краска…

– Не нюхайте, – крикнул он. – Читайте. Я нюхаю розу и на двух абзацах впадаю в восторг по поводу инстинктивного благородства человека. От одного легкого аромата. Затем я посвящаю час маргариткам. Господи. Я никогда не смогу показаться на встрече выпускников.

Он перелистал несколько страниц и снова замычал.

– Тут я с детьми – танцую с ними. Я провожу с ними целый день, и мы танцуем. И хоть бы приличный шимми. Нет, мы выделываем что-то эстетическое. Я не умею танцевать. Я не выношу детей. Не успел я умереть, как превратился в помесь нянечки и артиста кордебалета.

– Но послушайте, – сказал я с укоризной, – считается, что это очень красивое место. Видите, описана ваша одежда. Вы одеты… посмотрим… – во что-то воздушное. Оно развевается у вас за спиной.

– …что-то вроде кисейного нижнего белья, – угрюмо уточнил он, – и на голове у меня листья.

Я вынужден был признать – на листья косвенно указывалось.

– И все-таки, – настаивал я, – подумайте, насколько могло быть хуже. Ведь он мог сделать из вас совсем посмешище, если бы вы отвечали на вопрос, какой номер был на дедушкиных карманных часах или о трех долларах восьмидесяти центах, которые вы задолжали после партии в покер.

Наступило молчание.

– Странный фрукт мой дядя, – задумчиво сказал он. – По-моему, он немного сумасшедший.

– Нисколько, – уверил я его. – Я всю жизнь имею дело с авторами, и он самый здравый из всех, с кем я имел дело. Он никогда не пытался взять у нас взаймы, никогда не просил нас уволить весь рекламный отдел и никогда не упрекал нас в том, что ни один из его друзей в Бостоне не может достать его книгу.

– Тем не менее я намерен как следует отдубасить его астральное тело.

– И это все, что вы запланировали? – с тревогой спросил я. – Вы ведь не явитесь под настоящим вашим именем, не сорвете продажу книги?

– Что?!

– Ну конечно, вы так не поступите. Подумайте, каким это будет разочарованием для всех. Вы сделаете несчастными полмиллиона людей.

– Все женщины любят быть несчастными, – угрюмо сообщил он. – Возьмите мою девушку, мы были с ней помолвлены. Как, вы думаете, она отнеслась к моим цветочным занятиям, пока я отсутствовал? Думаете, она одобрила мои танцы с девочками по всей странице двести двадцать один? Практически нагишом!

Я был в отчаянии. Надо сразу услышать самое худшее.

– И что… что вы намерены сделать?

– Сделать! – взорвался он. – Я намерен отправить моего дядю в тюрьму – и вместе с его издателем, его литературным агентом и всей компанией вплоть до последнего типографского мальчика на побегушках, подносчика литер.

В Джолиет мы прибыли в девять часов утра, и к этому времени я успел его более-менее урезонить. Его дядя – старый человек, объяснил я, и впал в заблуждение. Он обманулся, это несомненно. У него, может быть, слабое сердце, и при виде племянника, вдруг появившегося на дорожке, он может просто умереть.

В глубине души я, понятно, надеялся, что мы можем прийти к какому-то компромиссу. Если уговорить Косгроува, чтобы он за умеренную сумму лет пять побыл в нетях, тогда, пожалуй, все обойдется.

Так что со станции мы пошли в обход городка и в гнетущем молчании преодолели полмили до дома доктора Хардена. Шагов за сто я остановился и сказал Косгроуву:

– Подождите здесь. Я должен подготовить его. Через полчаса вернусь.

Он сперва возражал, но в конце концов хмуро уселся в густой траве у обочины. Я отер испарину на лбу и пошел по дорожке к дому.

Сад доктора Хардена был залит солнцем; цвела японская магнолия и роняла розовые слезы на траву. Я увидел его сразу: он сидел у открытого окна. В комнату лился солнечный свет, ложился продолговатыми клетками на его стол и разбросанные бумаги, дальше – на живот самого доктора Хардена и выше – на щетинистое лицо под белой кровлей. Перед ним на столе лежал коричневый конверт, и худые пальцы доктора перебирали только что извлеченные из конверта газетные вырезки.

Я подошел довольно близко и, стоя под деревом, хотел уже заговорить с хозяином, как вдруг увидел девушку в бордовом платье – пригибаясь под низкими ветками яблонь в северной части сада, она тоже шла к дому. Я отступил, а она остановилась прямо под окном и без всякого смущения заговорила со знаменитым доктором Харденом.

– У меня к вам разговор, – с места в карьер начала она.

Доктор Харден поднял голову, и из руки у него спорхнула вырезка из газеты «Филадельфия пресс». Я подумал, не та ли это статья, где его назвали «новым Святым Иоанном».