Владимир Набоков - Приглашение на казнь

Кто-то при общем смехе поскользнулся на паркете. Люстра выронила одну из своих свечей. На небольшой, для осмотра выставленный гроб кем-то уже был положен букет. Стоя с Цинциннатом в стороне, м-сье Пьер указывал своему воспитаннику эти явления.

Но вот хозяин, смуглый старик с эспаньолкой, хлопнул в ладоши, распахнулись двери, и все перешли в столовую. М-сье Пьер и Цинциннат были посажены рядом во главе ослепительного стола, – и, сперва сдержанно, не нарушая приличий, с доброжелательным любопытством, переходившим у некоторых в скрытое умиление, все поглядывали на одинаково, в гамлетовки, одетую чету; затем, по мере того как на губах м-сье Пьера разгоралась улыбка и он начинал говорить, взгляды гостей устремлялись все откровеннее на него и на Цинцинната, который неторопливо, усердно и сосредоточенно, – как будто ища разрешения задачи, – балансировал рыбный нож разными способами, то на солонке, то на сгибе вилки, то прислонял его к хрустальной вазочке с белой розой, отличительно от других украшавшей его прибор.

Слуги, навербованные среди самых ловких франтов города, – лучшие представители его малиновой молодежи, – резво разносили кушанья (иногда даже перепархивая с блюдом через стол), и общее внимание привлекала учтивая заботливость, с которой м-сье Пьер ухаживал за Цинциннатом, сразу меняя свою разговорную улыбку на минутную серьезность, пока бережно клал лакомый кусок ему на тарелку, – после чего, с прежним игривым блеском на розовом, безволосом лице, продолжал на весь стол остроумнейший разговор – и вдруг, на полуслове, чуть-чуть засутулясь, хватая соусник или перечницу, вопросительно взглядывал на Цинцинната, который, впрочем, не притрагивался ни к какой еде, а все так же тихо, внимательно и усердно переставлял ножик.

– Ваше замечание, – весело сказал м-сье Пьер, обращаясь к начальнику городского движения, влепившему свое словцо и теперь предвкушавшему очаровательную реплику, – ваше замечание напоминает мне известный анекдот о врачебной тайне.

– Расскажите, мы не знаем, ах, расскажите, – потянулись со всех сторон к нему голоса.

– Извольте, – сказал м-сье Пьер. – Приходит к гинекологу…

– Звините за перебивку, – сказал укротитель львов (седой усач с пунцовой орденской лентой), – но утвержен ли господин, что та анекдота вцельно для ушей… – он выразительно показал глазами на Цинцинната.

– Полноте, полноте, – строго отвечал м-сье Пьер, – я бы никогда не разрешил себе ни малейшей скабрезности в присутствии… Значит, приходит к гинекологу старенькая дама, – (м-сье Пьер слегка выпятил нижнюю губу). – У меня, говорит, довольно серьезная болезнь и боюсь, что от нея помру. «Симптомы?» – спрашивает тот. «Голова, доктор, трясется…» – и м-сье Пьер, шамкая и трясясь, изобразил старушку.

Гости грохнули. В другом конце стола глухой судья, страдальчески кривясь, как от запора смеха, лез большим серым ухом в лицо к хохотавшему эгоисту соседу и, теребя его за рукав, умолял сообщить, что рассказал м-сье Пьер, который между тем, через всю длину стола, ревниво следил за судьбой своего анекдота и только тогда перемигнул, когда кто-то наконец удовлетворил любопытство несчастного.

– Ваш удивительный афоризм, что жизнь есть врачебная тайна, – заговорил заведующий фонтанами, так брызгая мелкой слюной, что около рта у него играла радуга, – может быть отлично применен к странному случаю, происшедшему на днях в семье моего секретаря. Представьте себе…

– Ну что, Цинциннатик, боязно? – участливым полушепотом спросил один из сверкающих слуг, наливая вино Цинциннату; он поднял глаза; это был его шурин-остряк: – Боязно, поди? Вот хлебни винца до венца…

– Это что такое? – холодно осадил болтуна м-сье Пьер, и тот, горбатясь, проворно отступил – и вот уже наклонялся со своей бутылкой над плечом следующего гостя.

– Господа! – воскликнул хозяин, привстав и держа на уровне крахмальной груди бокал с бледно-желтым, ледянистым напитком. – Предлагаю тост за…

– Горько! – крикнул кто-то, и другие подхватили.

– …На брудершафт, заклинаю… – изменившимся голосом, тихо, с лицом, искаженным мольбой, обратился м-сье Пьер к Цинциннату, – не откажите мне в этом, заклинаю, это всегда, всегда так делается…

Цинциннат безучастно потрагивал свившиеся в косые трубочки края мокрой белой розы, которую машинально вытянул из упавшей вазы.

– Я, наконец, вправе требовать, – судорожно прошептал м-сье Пьер – и вдруг, с отрывистым, принужденным смехом, вылил из своего бокала каплю вина Цинциннату на темя, а затем окропил и себя.