Аркадий Гайдар - Обрез (сборник)

Он почесал голову и сказал, недоумевая:

– Так вы, значит, вроде как рабкор. Скажите, пожалуйста, как же это вам не стыдно по таким местам ночевать?

– Видите ли, товарищ, – объяснил ему я, – наше такое дело. И ночевали мы там потому, что это нужно было для впечатлений. В гостинице что? В гостинице все одно и то же. А тут можно наткнуться на что-нибудь интересное.

Он недоверчиво посмотрел на меня, потом покачал головой:

– Это, значит, чтобы описывать все, надо по чужим садам ночевать? Да чего же там интересного-то?

– Как чего? Мало ли чего! Ну, вот, например, вчерашний обход. Ведь это же тема для целого рассказа!

– Гм, – откашлялся он. И, нахмурив брови, обмакнул перо в чернильницу. – И это вы всегда таким образом эту самую тему ищете?

– Всегда! – с азартом ответил я. – Мы спим на вокзалах, бываем в грязных чайханах, ездим в трюме пароходов и шатаемся по разным глухим закоулкам.

Он посмотрел еще раз на меня и, по-видимому, убежденный горячностью моих доводов, сказал с сожалением:

– Так то ж собачья эта у вас служба! А я думаю, как возьму газеты, и откуда это они все описывают? – Но тут он хитро сощурил глаза и, мотнув головою на Николая, сидящего с Ритой поодаль, спросил меня:

– А это он что, тоже для темы милиционера вчера… съездил?

Я объяснил тогда, как было дело, причем, снизив голос, соврал, что этот человек – известный поэт, то есть пишет стихи, и что он уж от роду такой – чуть тронутый. Что его абсолютно нельзя раздражать, ибо тогда он будет бросаться на людей до тех пор, пока его не увезут в психиатрическую лечебницу.

Милиционер молча выслушал, потом опять почесал рукой затылок и сказал авторитетно:

– Да, конечно, уж если поэт… Это все такой народ. – И он махнул рукой. – Ото я читал в газете – один повесился в Москве недавно.

– Конечно, повесился, – подтвердил я. – Да что там один, они дюжинами скоро вешаться будут, потому что народ все неуравновешенный, разве только один Маяковский… Вы про Маяковского слыхали, товарищ?

– Про какого?

– Про Маяковского, говорю.

– Нет, – сказал он, подумав. – Как будто знакомая фамилия, а точно сказать не могу.

Мне понравился этот спокойный, флегматичный милиционер.

Жили мы в этом городе, как птицы небесные. Днем до одури бродили, валялись на солнце, по крутым холмам возле города. Иногда днем я или Николай уходили в редакцию, писали очерки, фельетоны, брали трехрублевые авансы в счет гонорара, а гонорар самый мы оставляли для покупки билетов на дальнейший путь.

Ночевать мы ухитрялись так: станция там маленькая, не узловая. Последний поезд уходит в десять вечера, после чего со станции выметают всю публику, а потом впускают человек двадцать – тридцать, тех, кто в целях экономии доехал сюда бесплацкартным товаро-пассажирским поездом, чтобы уже здесь сесть на проходящий дальше плацкартный.

Тогда я отправлялся к агенту, показывал корреспондентское удостоверение и говорил, что в городе свободных номеров нет, а ехать нам дальше только завтра. Агент давал записку на одну ночь. Агенты дежурили посменно. Их было семь человек, и семь раз, семь ночей я получал разрешение; но на восьмой раз я увидел дежурившего в первую ночь…

В маленьком полутемном вокзальном помещении мы и встретились тогда с человеком, которого прозвали «третий год».

Дело было так. Мы лежали на каменном полу возле стола и собирались засыпать, когда вдруг чей-то огромный дырявый башмак очутился на кончике скамейки над моей головой и надо мной мелькнуло черное, заросшее лохматой щетиной лицо человека, бесцеремонно забравшегося спать на стол.

– Эй, эй, дядя, пошел со стола! – закричал сонный красноармеец железнодорожной охраны. – И откуда ты взялся здесь?

Но ввиду того, что человек не обращал никакого внимания на окрик, красноармеец подошел к нам и, не имея возможности добраться до стола, снял винтовку и легонько потолкал прикладом развалившегося незнакомца. Тот приподнял голову и сказал негодующе:

– Прошу не прерывать отдых уставшего человека.

– Дай-ка документы!

Человек порылся, вынул засаленную бумагу и подал.

– Какого года рождения? – удивленно протянул красноармеец, прочитав бумагу.

– 1903-го, – ответил тот. – Там, кажется, написано, товарищ.

– Третьего года! Ну и ну! – покачал головой охранник. – Да тебе, милый, меньше трех десятков никак дать нельзя! Ну и дядя! – И, возвращая документы, он спросил уже с любопытством: – Да ты хоть какой губернии будешь?