Ален Роб-Грийе - Повторение

Примечание 9:Автор этого загадочного рассказа, вне всяких сомнений, надеется с помощью таких преувеличений убедить читателя в том, что его отравили: эти откровенно горячечные сцены выдаются за первые симптомы (тошнота, потом галлюцинации), вызванные приемом наркотика, который якобы был добавлен в кофе по нашему наущению. По всей видимости, он рассчитывает потопить в мутном потоке намеков на хитроумные козни его врагов, сложную двойную игру, колдовские чары и всевозможные гипнотические волшебные зелья, которыми его будто бы опоили, любую мысль о своем соучастии – сознательном или неосознанном, вольном или невольном, преднамеренном или случайном, лишь бы снять со своей жалкой и уязвимой персоны всякую вину и ответственность. Интересно знать, как он сам объяснит, какую выгоду мы можем извлечь из его гибели. Достаточно даже бегло просмотреть его предыдущие отчеты, чтобы заметить, что он с удивительным постоянством возвращается к сдвоенной теме заговора и колдовских чар, не говоря уже об агрессии, которая хлещет через край в финальной сцене буйства эротичных малышек.

Все разом стихло. И в абсолютной, слишком безупречной, жутковатой тишине, спустя какое-то время, Франк Матье (или, если угодно, Мэтью Фрэнк, потому что, по правде говоря, это два имени без фамилии) пробуждается в своей комнате, по крайней мере, ему кажется, что он узнает в ней все, вплоть до мельчайших деталей, хотя сейчас эти декорации невозможно соотнести с определенным временем и пространством. Темно. Тяжелые портьеры задернуты. В самом центре стены, напротив невидимого окна, висит картина.

Стены оклеены старомодными обоями с вертикальными линиями, синеватыми, с белой каймой, довольно темными, шириной пять-шесть сантиметров, чередующимися с более блеклыми полосами такой же ширины, покрытыми сверху до низу одинаковыми мелкими узорами, которые когда-то, несомненно, были золотистыми, но уже выцвели. Мэтью Ф. не нужно подниматься, чтобы рассмотреть их получше, он может и по памяти описать то, что изображено на этом загадочном рисунке: цветок гвоздики или маленький факел, а может, штык или куколка, туловище и ножки которой приходятся как раз на широкий клинок штыка или древко факела, голова совпадает с пламенем или рукояткой штыка, между тем как вытянутые вперед (и потому коротковатые) ручки похожи на гарду штыка или чашку, защищающую пальцы от искр.

У стены справа (если смотреть от окна) стоит большой зеркальный шкаф, достаточно вместительный для того, чтобы туда можно было повесить одежду, его единственную дверцу почти целиком покрывает толстое зеркало с сильно скошенными краями, в котором видна та же картина, только в зеркальном отражении, то есть правая часть картины отражается в левой половине зеркала, и наоборот, а центр холста между прямоугольными рамами (оживленный изображением старика с гордо поднятой головой) приходится точно на середину зеркальной двери, которая закрыта и расположена перпендикулярно настоящей картине, как, впрочем, и ее эфемерная копия.

В эту самую стену между шкафом, стоящем почти в самом углу, и наружной стеной с окном, полностью прикрытым тяжелыми портьерами, упираются изголовьем две одинаковые кровати, на которых могли бы уместиться только дети, настолько малы их размеры: меньше полутора метров в длину и около семидесяти сантиметров в ширину. Их разделяет лакированный деревянный ночной столик, тоже небольшого размера, на котором стоит маленький светильник в форме подсвечника, с тускло горящей электрической лампой. Второй ночной столик, точно такой же, как первый, такого же бледно-голубого цвета, с таким же зажженным светильником, втиснут между второй кроватью и наружной стеной, почти впритык к левому краю портьер из тяжелой темно-красной ткани с широкими складками. Портьеры наверняка намного превосходят размерами невидимый оконный проем, который никак не может быть таким же широким, как в современных домах.

Чтобы удостовериться в наличии одной детали, которую в лежачем положении ему не видно, Мэтью приподнимается, опираясь на локоть. Как он и ожидал, на обеих подушках вручную вышиты инициалы – по одному на каждой, – крупные, довольно выпуклые прописные готические буквы, в которых, несмотря на завитушки, опутывающие три прямые параллельные черты той и другой литеры столь витиеватым узором, что они становятся почти неотличимыми друг от друга, можно узнать «М» и «W». Только сейчас путник замечает, что место он нашел себе какое-то странное: в пижаме, подложив под голову валик из грубой ткани, прислоненный к стене под окном, он растянулся на матраце без простыни, брошенном прямо на пол между изножием двух кроваток и продолговатым туалетным столиком с крышкой из белого мрамора, на котором стоят две фарфоровые чаши для умывания, совершенно одинаковые, только на одной видна трещина, потемневшая от времени и стянутая для надежности металлическими скрепками, уже разъеденными ржавчиной. Между чашами пристроился пузатый кувшин, тоже фарфоровый, украшенный однотонными завитками в форме цветов и большим вензелем, в котором трудно угадать те же самые готические литеры, почти неотличимые друг от друга и переплетенные здесь столь прихотливо, что разобрать их может только тот, у кого уже наметан глаз.