Георгий Чулков: Шурочка и Веня

На Монмартре Веничка ходил из кинематографа в кафе, из кафе в бар, тянул через трубочку лимонад со льдом, рассуждал сам с собою вслух, а когда девицы заговаривали с ним, он, по своему обыкновению, отвечал им по-русски и они как будто его понимали.

Но то, что Шурочки не было дома, беспокоило его, и когда он вспомнил об актере с rue de Tournon, ему захотелось опять пить абсент, и он не удержался и выпил еще один стакан, на этот раз без сахара, в каком-то грязном баре, на перекрестке, у остановки автобусов.

В полночь, однако, он был дома. Прежде чем войти к себе в комнату, он постучал:

– Шурочка! Вы здесь?

Никто не откликнулся. Он вошел. На постели по-прежнему валялась юбка и на полу стояли башмачки.

– Шурочка! Я люблю тебя! – сказал Веня тихо и оглянулся. В комнате никого не было.

– Я люблю тебя! – повторил он еще тише.

– Я никогда не буду говорить тебе о высшем знании, о нравственном долге, – сказал он так, как будто бы Шурочка была тут, рядом, около него. – Я буду покорен и молчалив. Слышишь, Шурочка? Я буду целовать твои ноги и совсем не буду рассуждать о том, какая д о л ж н а быть любовь… Любовь всегда разная… И она всегда одна, всегда неизменная… У меня путаются мысли в голове… Но ты сама прекрасно понимаешь, что я хочу сказать. Хочешь, Шурочка, я тебя возьму на руки и отнесу в Сен-Клу, например? Мы там с тобою поселимся в маленьком отеле, и я там буду писать твой портрет… Я тебя напишу теперь по-новому, потому что во мне что-то открылось…

– Любовь! – прошептал Веня.

Он опустился на колени около кровати и прижал к губам Шурочкины башмачки.

В это время послышались на лестнице легкие шаги Шурочки и еще чьи-то осторожные, но все-таки тяжелые шаги, шаги мужчины, должно быть, который старался не стучать каблуками. Послышались сдержанные задыхающиеся голоса. И через минуту кто-то постучал:

– Веня! Ты дома?

– Это ты, Шурочка?

– Да, я…

– Войди.

Шурочка вошла и притворила за собою дверь.

– Что с тобою? – спросила Шурочка, заметив, что Веня стоит на коленях.

– Ничего. Так, – сказал он рассеянно, не выпуская из рук башмачков.

У Шурочки был тоже рассеянный и смущенный вид. Рыженькие волосы ее растрепались, глаза блестели, и влажные губы виновато и растерянно улыбались.

– Он там, за дверью, – прошептала Шурочка, прижимая руки к груди.

– Кто он?

– Тот самый… Противный… с rue de Tournon.

Веня молча кивнул головой.

– Мы не могли к нему пойти, потому что – понимаешь? У него теперь другая женщина, и она ревнивая… Мы все ходили по улицам и очень устали, – сказала Шурочка и вздрогнула, прислушиваясь.

Заметив, что Веня взглянул на нее вопросительно, она прибавила:

– Мне показалось, что заскрипели ступени… Я испугалась, что он ушел…

– Я люблю тебя… Я…

Но Шурочка не расслышала признания.

– Послушай, – пробормотала она едва слышно, бледнея от волнения. – Я не могу…

– Что?

Тогда она совсем близко подошла к Веничке, повисла у него на шее, прижалась к нему маленьким горячим телом и прошептала ему на ухо:

– Веничка! Уйди сегодня на ночь куда-нибудь… Уйди, милый…

– Зачем? – удивился Веничка.

– У него нет денег… У того, с rue de Tournon. Какой он глупый, если бы ты знал! Без денег нельзя пойти в отель. Понимаешь? Я его позвала сюда… Ты не сердишься? А?

– Нет, нет, – сказал Веня, – я уйду. И он выронил из рук башмачок Шурочки.

– Ангел! Ты ангел! – задыхаясь, засмеялась Шурочка и стала на цыпочки, чтобы поцеловать его в лоб.

– Я сейчас, я сейчас, – торопился Веня.

Но Шурочка сама сунула ему в руку шляпу и отворила дверь. На площадке стоял господин в белых штанах, нетерпеливо постукивая палкою.

– Ну, идите скорее, противный! – крикнула Шурочка и громко засмеялась.

1913

Теософия (греч. theos – бог и sophia – мудрость) – мистическая доктрина Е.П. Блаватской и ее последователей, в которой соединились буддизм, оккультизм и элементы христианства.

Адепт (лат. adeptus – букв.: достигший) – посвященный в тайны какого-либо учения, секты; ревностный приверженец какой-либо идеи.

Дни национальных празднеств – 14 июля отмечается (с 1880 г,) день взятия Бастилии, штурм которой послужил началом Великой французской революции (1789).

Об участии прототипа Шурочки – Александры Михайловны Моисеевой (писательницы Мирэ) в революционном движении) – Чулков писал в «Годах странствий». «Политика» присутствует как фон во многих рассказах ее первого сборника «Жизнь» (Н. Новгород, 1904), в которых описываются сходки, рабочие собрания, выступления ораторов Франции и Бельгии.