Георгий Чулков - Судьба

Снег перестал идти, и среди перистых облаков медленно текла луна, почти полная, закутанная полупрозрачною пеленою. От ее холодного огня лучился неверный и таинственный свет, и при взгляде на черные тени, которые легли теперь по земле и стенам в разных местах, падало сердце, замирая жутко и сладостно.

– Как хорошо, – прошептал художник, улыбаясь: – гармония белого и черного. Как хорошо!

– Да, прекрасно, – согласился поэт: – явно, что мы не одни сейчас, живые и мертвые, и, быть может, еще не рожденные во времени – все присутствуют сейчас незримо: я слышу голоса, взывающие и поющие о любви.

– Может быть, – прошептал художник, который не слышал незримого хора и тайно предпочитал молчание.

Еще не дойдя до Чугунного моста, друзья встретили отряд жандармов, которые ехали с обнаженными шашками, блестевшими от луны.

Жандармы, заметив ночных пешеходов, прижали их к стене, наехав на них так, что лошади обдали им лица своим горячим дыханием и приятели почувствовали кисловатый запах лошадиного пота.

– Эй, вы! Куда прете? – гаркнул пьяный жандарм в шапке, съехавшей на затылок.

– Нам – на ту сторону, – сказал угрюмо Николай и попятился от лошади, которая нетерпеливо перебирала ногами…

– Проваливайте, пока целы, – крикнул жандарм, – да не очень разговаривайте, а то сейчас его благородие подъедет. Проваливайте.

– Пойдемте домой, – сказал Вениамин, чувствуя, что от ночных приключений у него подкашиваются ноги и он изнемогает.

– Пойдемте, пожалуй, – согласился художник.

И они поплелись к бульварам. Никого не было видно на улицах. И странными, и неожиданными казались две эти тени, заблудившиеся в лунном городе. Все дома, казалось, умерли. Нигде не было видно огня.

– Это что такое? – спросил Вениамин, прислушиваясь к глухим и тяжелым звукам, которые откуда-то доносились время от времени…

– Стреляют из пушек, кажется, – заметил Николай, стараясь не терять хладнокровия.

– В самом деле – пушки.

Приятели пошли дальше, невольно стараясь держаться ближе друг к другу. Они обрадовались, когда, пройдя последний переулок, увидели, наконец, бульвар.

– Вот мы и пришли. Почти дома, – заметил весело поэт, вглядываясь в сеть обнаженных веток, посеребренных инеем и луною.

– Да. Почти дома. Только что это там чернеет, однако?

– В самом деле. Что такое? Я понять не могу.

– По-моему, бульвар перегорожен чем-то.

– Черт возьми! Это баррикады!

– Баррикады…

– Охота людям заниматься этой ерундой!

– Почему бы им не жить мирно?

– Но нас-то они пропустят, надеюсь.

– Жандармы нас не пропустили, однако.

– То жандармы, а революционеры пропустят.

– Вы думаете?

– Попробуем.

Когда приятели подошли к бульвару вплотную, они увидели, что боковые проезды и самый бульвар перегорожен проволокой, решеткой, завален какими-то ящиками, мусором, камнями и снегом. За этою изгородью расхаживало человек двадцать пять, иные с ружьями.

– Кто идет? – раздался чей-то строгий голос и к приятелям подошел высокий чернобородый человек с браунингом в руке.

– Мы – художники.

– Что? – не понял чернобородый.

– Художники мы, – повторил Николай и, помолчав, прибавил: – оружия у нас нет.

– Оружие найдется, – сказал высокий, – товарищ Семен! Дайте им по браунингу.

– Не надо. Зачем? – спросил недоумевая Вениамин.

– А вы разве не наши? Так вы кто же, черт возьми?

– Ах, не все ли равно? – сказал Вениамин, чувствуя, что он смертельно устал, – я сяду, пожалуй…

И он сел на опрокинутый ящик.

– Все ли равно или не все равно – это философия, а нам теперь некогда. Извольте взять браунинг и, если солдаты подойдут близко, палите в них. И вы тоже…

– А домой нам нельзя? – спросил Николай, недовольно хмурясь.

– Вот еще младенец какой! Что мы, для вас баррикаду будем разбирать, что ли?

– Нате вот, – сказал маленький человек, в меховой куртке, на кривых ногах, которого высокий назвал товарищем Семеном.

И он дал Николаю и Вениамину по браунингу. Луна побледнела на небе и ее не было видно среди облачного пепла. Земля и небо были закутаны теперь в серый шелк. Наступили томительные предутренние часы.

Через несколько минут Вениамину и Николаю казалось уже, что они давно, чуть ли не целую неделю, сидят за баррикадой. Все вокруг было знакомо: и этот товарищ Семен, на кривых ногах, который тянул коньяк из горлышка бутылки, и чернобородый дружинник, главарь, по-видимому, и молоденькая голубоглазая девушка с белою перевязью и красным крестом на ней; и каждая доска, живописно торчавшая в баррикаде, и этот красный флаг, водруженный наверху как знак вольности и мятежа…