Георгий Чулков: Памяти В. Ф. Коммиссаржевской

И вотъ слышится пѣсня Мадонны о грѣхѣ, который перестаетъ быть грѣхомъ, когда звучатъ слова любви и когда плачетъ сердце. Когда лунный принцъ уводитъ прекраснѣйшую изъ обители, мы оплакиваемъ ее, потому что всѣ мы лирики и не вѣдаемъ послѣднихъ путей судьбы. И въ этихъ слезахъ нашихъ – наше оправданіе, наше право слѣпцовъ, брошенныхъ въ лѣсу загадочнымъ поводыремъ. «Ангелы прекраснѣе васъ, но они не знаютъ слезъ».

Такъ утѣшаетъ насъ Мадонна. Она сошла со своего высокаго пьедестала. И, когда мы, нищіе, жалуемся ей, что въ эту ночь мы видѣли привидѣнія, она утѣшаетъ насъ своимъ неземнымъ сіяніемъ. И мы покорно слушаемъ ее, когда она шепчетъ намъ: «Не надо вспоминать о ночныхъ привидѣніяхъ». «Придите всѣ, придите всѣ… Это – часъ любви, а любовь – безгранична». А когда въ минуту сомнѣнія и жестокости мы готовы были развязать наши пояса и злыми ремнями истязать невинную, со сводовъ упали цвѣты и всѣ сердца стали нѣжными и лица преобразились, опьяненныя радостью и сверхъестественнымъ ужасомъ.

Сестры, обвитыя живыми цвѣтами, ослѣпленныя дождемъ лепестковъ, запѣли пѣсни, простирая лиліи къ лику Небесной Царицы. А тамъ, въ лунной дали, Беатриса пила уже чашу любовныхъ мукъ и сладостнаго грѣха. А потомъ брошенная и оскорбленная, поблѣднѣвшая и усталая, съ босыми ногами, покрытыми дорожною грязью, она приходитъ въ обитель, чтобы прошептать свое признаніе: «Я пала такъ низко, что ангелы небесные не могли бы поднять меня своими большими крыльями»… И съ поблѣднѣвшихъ устъ срываются кощунственныя слова: «Да, да… Діаволъ, діаволъ правитъ всѣми!» Но любовь снова покрываетъ ее лиліями и розами. И она уже готова принять и міръ, и небо, потому что «смерть полна отрады». Тогда наступаетъ тишина смерти, игуменья склоняется надъ тѣломъ невинной блудницы и шепчетъ: «Давайте молиться, сестры, давайте молиться, пока не настанетъ часъ торжества»…

Чтобы постигнуть томительную прелесть этого лирическаго бреда, чтобы разгадать печаль Мэтерлинка, надо быть самому лирикомъ. Актриса, которая заставила насъ плакать вмѣстѣ съ нею у подножія Мадонны, и вмѣстѣ съ нею вѣрить и не вѣрить въ невозможное и прекрасное, такая актриса родная сестра наша, сестра лириковъ, утомленныхъ видѣніями, полюбившихъ боль и печаль больше, чѣмъ радость и наслажденіе.

Я вижу лицо этой сестры нашей, этой тиціановской Магдалины, съ экстатическими глазами, влажными отъ слезъ, съ полуоткрытымъ ртомъ, похожимъ на осеннюю розу… И я вижу мѣрные жесты ея и слышу пѣвучій голосъ, волнующій и зовущій къ алтарю…

На картинѣ Тиціана вѣщій черепъ говоритъ намъ своею мертвою костью объ ужасѣ преходящаго.

Онъ – какъ знакъ, предупреждающій насъ о трудности вѣчнаго пути. И этотъ символъ всегда передъ нами. Преодолѣть его ужасъ возможно лишь тогда, когда сердце обращено къ первоисточнику свѣта, но развѣ сейчасъ не темный лѣсъ вокругъ насъ и развѣ въ ночи нашей различаемъ мы что либо кромѣ странныхъ призраковъ и пугающаго шелеста умирающей листвы?

Будемъ вѣрить, что намъ суждено испить не только чашу лирики, но и чашу вѣчнаго вина, и что театръ нашъ станетъ воистину театромъ, и, преодолѣвъ лирическую драму, утвердитъ начало трагическое. Но міровая исторія – это рядъ могильныхъ холмовъ, рядъ жертвъ, забытыхъ и незабвенныхъ. И на стезяхъ искусства тѣ же знаки страданія и крови. Вѣра Ѳеодоровна Коммиссаржевская – одна изъ такихъ жертвъ своего вѣка. Ея мученія намъ были близки, ея искусство намъ было внятно и образъ ея сохранится въ сердцахъ нашихъ, какъ прекрасное видѣніе страдающей, влюбленной и вѣчно-женственной Сестры Беатрисы.

Георгій Чулковъ.