Владимир Тендряков - Ночь после выпуска (сборник)

– Гоголь?!

– Как он показал – Тарас Бульба сына убил. За что? Своим изменил. А отец Коли не изменил? Он человеческому изменил! Он хуже Андрея, какое сравнение! Тарас Бульба – герой, Коля Корякин – преступник?!

Аркадий Кириллович молчал, а класс затаенно шевелился – все пригибались к столам, жадно поводили глазами то в сторону Сони, то на учителя. Темные и светлые шевелюры, свежие лица и общее выражение напряженной затаенности – столкнулись с таким, чего еще никогда не случалось в их короткой жизни, о чем приходилось только читать в книгах. Тарас Бульба, убивший сына, – такое далекое, неправдоподобное, почти сказка, и вдруг сейчас!..

– Случайно ли, Соня, – заговорил Аркадий Кириллович, – никто в жизни не повторил подвига Тараса Бульбы? Что было, если б такое вошло у людей в привычку?..

– Значит, Бульба не прав? Значит, он должен был простить сыну предательство? Предай свой народ ради сына?! – негодующий звон в голосе Сони.

– Народ… Один защищал народ, другой – все-таки много меньше – себя да мать. А за то и за другое – человеческая жизнь. Оправданно ли, Соня?

– Если б можно… Да стал бы он отца… Другого выхода нет – значит, смирись, пусть сбесившийся алкаш мать родную на твоих глазах в гроб… Подонку удовольствие, а – счастье двоих людей отдай! Это оправданно, Аркадий Кириллович?

– Ты считаешь, что Коля спас и свое счастье, и матери?

Разгоряченная Соня впервые споткнулась, ничего не ответила.

– Спас мать?.. Остается одна-одинешенька с веселыми воспоминаниями о пролитой крови. А самого что ждет? Вот оно – счастье ценой убийства…

Аркадий Кириллович говорил и понимал – нет, молчание Сони не отказ от убеждений, лишь легкое замешательство. Она воспалена, она сейчас безумна. Эх, если б безумие могло внимать словам!.. Аркадий Кириллович рассчитывал, что его постараются понять другие, кто меньше воспален, сохранил способность слушать.

И снова раздался голос Славы Кушелева:

– Аркадий Кириллович! Вы считаете, что счастье убийством – никогда, ни при каких случаях?

– Считаю. Счастье и убийство несовместимы.

– Вот для меня, как для всех, самое большое счастье – это жить на свете. А на меня вдруг в темном углу какая-нибудь, простите, сволочь с ножом… Так не отдам ему жизнь, нет! Постараюсь его… Если мне придется его пристукнуть, что же вы мне скажете: не имел права – убийством?

– Право убивать не имели ни он и ни ты. Он его нарушил, а ты защищал право на свою жизнь. Ты защитник жизни, если даже и прикончишь бандита.

И Слава бурно восторжествовал:

– Аркадий Кириллович! Вы очень, оч-чень хорошо сказали: можно убить и стать защитником жизни! Так это же и Колька сделал – убил ради жизни!

Аркадий Кириллович прицельно прищурился на Славу.

– Убить ради жизни… – повторил он. – Простая формула, м-да-а… Обещает простое решение. Опасно это, Кушелев.

– В любой точной науке разные неупорядоченные явления сводятся к простым формулам. Чем проще, тем лучше, наука только выигрывает, Аркадий Кириллович. Почему нужно бояться формул в обычной жизни?

– То, что ты называешь обычной жизнью, Слава, – многосторонней и сложней любой науки. Эта жизнь всегда наваливается на человека всем своим запутанным содержимым, где далекое неразрывно с близким, большое с малым, частное с общим. Простая формула не охватит всего. Тысячи лет религия подсовывала людям простые формулы – и много ли пользы?

– Но эта-то формула не религиозная! – возмутился Слава.

– Верно, религия подсовывала формулу – не убий, ты – убивай. Неужели лучше?

Слава вдруг подобрался, его широкое скуластое лицо посуровело.

– Аркадий Кириллович! – Он даже задохнулся от торжественности. – Это формула не моя. Ею – да, убить ради жизни, ради лучшей жизни! – пользовались Желябов, Перовская, Степан Халтурин! Теперь о них пишут книги, изучают на уроках истории…

– А книги и уроки истории тебе разве не говорили, Слава, что их исходные формулы были ошибочны, а путь безрезультатным?

– Совсем безрезультатным? – Слава еще более посуровел. – Ну нет, Аркадий Кириллович! Что-то они все-таки сделали. Все-таки история считает их героями, а не преступниками. История, Аркадий Кириллович! Есть ли справедливей судья?

Аркадий Кириллович распрямился, казалось, вот сейчас-то он и скажет свое – решающее, опрокинет Славу Кушелева, поставит точку. Но Аркадий Кириллович разглядывал Славу и молчал. А класс ждал, началось нетерпеливое ерзание, покашливание. Слава Кушелев выдерживал тяжелый взгляд учителя, не опускал глаз. А в стороне, над классом, забыто стояла Соня Потехина и тоже жадно вглядывалась в Аркадия Кирилловича.