Владимир Тендряков - Ночь после выпуска (сборник)

А по лестнице прибойной волной стали нарастать шаги. Чем ближе, тем, казалось, больше становилось идущих, словно на каждом этаже распахивались двери, присоединялись люди, росла толпа.

Аркадий Кириллович опоздал к Коле Корякину, сейчас милиция возьмет его под свою опеку, придется просить разрешения свидеться.

Аркадий Кириллович поднялся, чтоб встретить надвигающуюся процессию.

Невысокий человек с фатоватой выправочкой, в ладно сидящем темном плаще, в глянцеватой от дождя легкомысленной кожаной кепочке с намеком на козырек, лицо скуластенькое, несолидные усики и быстрые, цепкие черные глаза.

– Я инспектор уголовного розыска Сулимов, а вы кто? – спросил он чеканно. За начальственной строгостью пряталась молодая простодушная задиристость.

– Я учитель Памятнов Аркадий Кириллович.

– И что вы здесь делаете?

– Пока ничего. Только переживаю.

– Гм…

Инспектор Сулимов оживленно ощупывал блестящими смородиновыми глазками, явно оценивал столь неуместного возле преступления пожилого, представительного учителя с внушительным, иссеченным крупными складчатыми морщинами лицом.

– Это мой ученик… – выдавил Аркадий Кириллович.

– Вы здесь живете? Как вы сюда попали раньше нас?

– Здесь живет еще одна моя ученица. Она вызвала меня по телефону.

– И часто вас так… среди ночи?

– Впервые.

– Все-таки что же вы намереваетесь тут делать?

– Вот собирался встретиться с ним. И не успел.

– С преступником?

– Он для вас преступник, для меня – ученик.

– Надеетесь чем-то ему помочь?

– А вы считаете, что он не нуждается в помощи?

– Нет, не считаю.

– Ну так если кто-то и сможет помочь ему, то, думается, только я. Его матери самой, наверное, нужна помощь.

– Однако вы самонадеянны. Уж не думаете ли, что способны снять с него вину?

– Его виной займетесь вы. Я – им самим.

– Что это значит?

– Это значит, что он не случайно сорвался на столь ужасный поступок – заставило что-то страшное. И нетрудно представить, в каком состоянии он теперь находится. Кто-то должен понять его, кто-то, кому он может довериться. А мне он всегда доверял.

Сулимов задумался, отвел в сторону взгляд. Из комнаты, где лежал убитый, доносились озабоченные голоса, там уже действовали его помощники.

– А он нормален? – осторожный вопрос.

– Вполне.

– Тем хуже, – нахмурился Сулимов.

– Так вы разрешите мне сейчас поговорить с ним? – попросил Аркадий Кириллович.

– Аркадий Кириллович!.. – торжественно уставился прямо в глаза Сулимов, всем своим видом показывая, что не упустил из разговора ни одного слова, даже имя-отчество с лета запомнил. – Аркадий Кириллович, не лучше ли нам поговорить с ним вместе? Вы нам поможете что-то открыть, мы – вам.

– Я даже не уверен, товарищ Сулимов, что он распахнется и передо мной одним, а уж при вас, скорей всего, совсем замкнется.

– Я не могу допустить вас к нему, пока сам не допросил. Вообще до окончания следствия свидания не разрешены.

Аркадий Кириллович надолго подавленно замолчал, Сулимов пытливо косил на него острым глазом, наконец заговорил:

– Ему же будет легче, если первый допрос пройдет в присутствии учителя, которому привык верить. На меня он невольно станет глядеть – враг перед ним, и беспощадный. А если окажетесь рядом вы, значит, поймет – имеет дело не с врагами. Не лишайте его поддержки.

Аркадий Кириллович помедлил, навесив брови, деревенея тяжелыми складками, неуверенно согласился:

– Что ж… Выбора у меня нет. Пусть будет так. Мне прикажете ждать?.. И долго?..

Появился озабоченный офицер милиции, хмуро доложил Сулимову:

– Наповал… А ружья вот нигде не найдем.

– Не думаю, что долго, – ответил Сулимов Аркадию Кирилловичу. – Дело, по всему видать, ясное, петельки распутывать не придется… Пошли, Тищенко.

Аркадий Кириллович снова остался один в кухне.

За стеной часы, висящие над убитым, хрипло пробили четыре раза – мрачный благовест.

Сулимов, однако, исчез надолго.

Вокруг шла непонятная толкотня. Появлялись и исчезали новые люди – некто, увешанный фотоаппаратами; растерянная и перепуганная пара: женщина в рабочем ватнике и небритый мужчина в коробом сидевшей кожимитовой куртке (должно быть, дворники); санитары в белых халатах о чем-то шумно заспорили с милицией, оставили после себя в прихожей громоздкие носилки. Мелькание людей, хлопанье дверей, душно и жарко, а перед глазами – под яростной люстрой рослый детина, прилипший соломенной головой к черной луже…