Владимир Тендряков - Ночь после выпуска (сборник)

– Это я… – с конвульсивным выдохом.

Досадливое короткое кряканье, выразительное, как ругательство, и обреченное. Дверь распахнулась – твердый подбородок в суточной щетине, насупленный лоб, но выражение длинного, помятого сном лица брюзгливо-кислое и голос сварливый, нерешительный:

– Опять у вас кошачья свадьба?

– Василий Петрович, я… – У парнишки судорогой свело челюсти.

– Сами покою не знаете и другим не даете…

– Я отца убил, Василий Петрович!

Василий Петрович распрямился в дверях – в сиреневой трикотажной рубашке, узкоплечий, высокий, нескладно-костистый, с заметным животиком, выступающим над полосатыми пижамными брюками. Он втянул в себя воздух и забыл выпустить, мелкие глаза стали оловянными, стылыми. А парнишка тоскливо отводил взгляд в сторону.

– Милицию бы вызвать, Василий Петрович…

И мужчина очнулся, рассердился:

– Милицию?.. Ты шуточки шутить среди ночи!.. Чего мелешь?..

– Я… его… из ружья.

За спиной Василия Петровича всплеснулся вихревой шум, вспыхнул яркий свет, мелькнули пружинно вскинутые тонкие косички, бледное лицо в болевой гримаске, тонкая рука, стягивающая ворот халатика у горла.

– Коля! Что?!

Василий Петрович попытался загородить собой парнишку:

– Марш отсюда! Без тебя!.. Без тебя!..

– Что, Коля?!

Коля молчал, гнул голову, прятал лицо.

– Сонька! Кому сказано – не суйся!

– Ко-ля!!

– Соня… Я – отца… Милицию бы…

– Папа, что он?.. Скажи, папа!

– Эдакое в чужой дом нести… Стыда у них ни на грош! – снова сварливо-бабье, беспомощное в голосе Василия Петровича.

Из глубины квартиры выплыла женщина в косо натянутом платье – спутанные густые волосы, лицо сглаженное, остановившееся, бескровная маска.

– Мама! – кинулась к ней Соня. – У них что-то страшное, ма-ма!

– Но почему он к нам? Что мы, родня ему близкая?

– Мама!!

И мать Сони слабо вступилась:

– Да куда же ему идти, Вася?

Парнишка глядел в пол, зябко тянул к ушам голые плечи.

– Василий Петрович, в милицию… позвоните.

За спиной Василия Петровича мелькнули пружинные косички, повеяло ветерком от разметнувшихся пол халатика, Соня кинулась в глубь прихожей, раздался мягкий стрекот телефонного диска.

– Алло! Алло! – высокая, на срыве колоратура. – Аркадий Кириллович, это я, Соня Потехина!.. Аркадий Кир-рил-ло-вич!.. – Всхлип со стоном. – У Коли Корякина… Приезжайте, приезжайте, Ар кадий Кириллович! Скорей приезжайте!..

Соня звонила не в милицию, а их школьному учителю.

А по темному, мокрому, пустынному городу бежала женщина в халатике, прижимая к груди ружье. Слипшиеся от дождя волосы закрывали лицо.

– Бо-ож-ж мой… Бо-ож-ж!..

Аркадий Кириллович жил неподалеку – всего какой-нибудь квартал, – но как, однако, неуклюж и бестолков бывает внезапно разбуженный человек, за десятилетия мирной жизни отвыкший вскакивать по тревоге. Пока опомнился, осмыслил, ужаснулся, пока в суете и спешке одевался – носки проклятые запропастились! – да и резво бежать под дождем в свои пятьдесят четыре года уже не мог, вышагивал дергающейся походочкой.

Дом по-прежнему спал, по-прежнему вызывающе светились лишь два окна на пятом этаже.

Из подъезда выдвинулся человек – угрожающе массивный, утопивший в плечах голову, – полуночный недобрый житель. Приблизившись вплотную, он заговорил плачущим, зыбким голосом:

– Дети – отцов! Дети – отцов! Доучили!..

– Кто вы?

– Не узнали?

– Василий Петрович! Где тут узнать.

Отец Сони Потехиной в просторной дошке с меховым воротником, делавшей его внушительно плечистым.

– Все-таки помните – и на том спасибо. Я вот вас встречать выбежал…

Натянутый на лоб берет, невнятный в темноте блеск глаз и то ли раздраженный, то ли просто раздерганный голос:

– …встречать выбежал, чтоб поделиться: был там, видел! Дети – отцов! Дети – отцов! Конец света!..

– «Скорую» вызвали?

– Нужна теперь «Скорая», как столбу гостинец. В упор разнес… В самое лицо, паршивец… Сын – в отца!

– Пошли! Вдруг да помочь можно.

– Ну не-ет! С меня хватит. Не отдышусь… А вы полюбуйтесь, вам ох как нужно! Авось да поймете, что я теперь понял.

– О чем вы?

– О том, что страшненькое творите. Такой хороший, такой уважаемый, тянутся все – советик дайте… Очнуться пора!

– Ничего не пойму.

– Конечно, конечно… Может, потом поймете. Сильно надеюсь! – Василий Петрович вцепился в рукав, приблизил к лицу Аркадия Кирилловича дрожащий подбородок, жарко дыхнул: – Ненормальными дети растут. Не замечали? И Сонька моя тоже ненормальная…