Александр Солженицын - Раковый корпус

Оторвалась беленькая и стала двигаться вперёд.

И, выпрямляясь с ослабевших, подогнутых колен, понял Олег, что едет к Веге – на муку и на обман.

Он едет требовать от неё больше, чем от себя.

Они так возвышенно договорились, что духовное общение дороже всякого иного. Но этот высокий мост составив из рук своих и её, вот видит он уже, что его собственные подгибаются. Он едет к ней бодро уверять в одном, а думать измученно другое. А когда она уйдёт и он останется в её комнате один, ведь он будет скулить над её одеждой, над каждой мелочью.

Нет, надо быть мудрее девчёнки. Надо ехать на вокзал.

И не вперёд, не мимо тех студенток, он пробился к задней площадке и спрыгнул, кем-то обруганный.

А близ трамвайной остановки опять продавали фиалки…

Солнце уже склонялось. Олег надел шинель и поехал на вокзал. В этом номере уже не теснились так.

Потолкавшись на вокзальной площади, спрашивая и получая ответы неверные, наконец он достиг того павильона, вроде крытого рынка, где продавали билеты на дальние поезда.

Было четыре кассовых окошечка, и к каждому стояло человек по сто пятьдесят – по двести. А ведь кто-то ещё и отлучился.

Вот эту картину – многосуточных вокзальных очередей – Олег узнал, как будто не покидал. Многое изменилось в мире – другие моды, другие фонари, другая манера у молодёжи, но это было всё такое же, сколько он помнил себя: в сорок шестом году так было – и в тридцать девятом так было, и так же в тридцать четвёртом, и в тридцатом то ж. Ещё витрины, ломящиеся от продуктов, он мог вспомнить по НЭПу, но доступных вокзальных касс и вообразить даже не мог: не знали тягости уехать только те, у кого были особые книжечки или особые справки на случай.

Сейчас-то у него справка была, хоть и не очень видная, но подходящая.

Было душно, и он обливался, но ещё вытянул из мешка тесную меховую шапку и насадил её на голову, как на колодку для растяга. Вещмешок он нацепил на одно плечо. Лицу своему внушил, что двух недель не прошло, как он лежал на операционном столе под ножом Льва Леонидовича, – и в этом изнурённом сознании, с меркнущим взглядом, потащился между хвостов – туда, к окошку поближе.

Там и другие такие любители были, но не лезли к окошку и не дрались, потому что стоял милиционер.

Здесь, на виду, Олег слабым движением вытащил справку из косого кармана под полой и доверчиво протянул товарищу милиционеру.

Милиционер – молодцеватый усатый узбек, похожий на молодого генерала, – прочёл важно и объявил головным в очереди:

– Вот этого – поставим. С операцией.

И указал ему стать третьим.

Изнеможённо взглянув на новых товарищей по очереди, Олег даже не пытался втесниться, стоял сбоку, с опущенной головой. Толстый пожилой узбек под бронзовой сенью коричневой бархатной шапки с полями, вроде блюда, сам его подтолкнул в рядок.

Около кассы близко стоять весело: видны пальцы кассирши, выбрасываемые билеты, потные деньги, зажатые в руке пассажира, уже достанные с избытком из глухого кармана, из зашитого пояса, слышны робкие просьбы пассажира, неумолимые отказы кассирши – видно, что дело движется, и не медленно.

А вот подошло и Олегу наклониться туда.

– Мне, пожалуйста, один общий жёсткий до Хан-Тау.

– До куда? – переспросила кассирша.

– До Хан-Тау.

– Что-то не знаю, – пожала она плечами и стала листать огромную книгу-справочник.

– Что ж ты, милок, общий берёшь? – пожалела женщина сзади. – После операции – и общий? Полезешь наверх – швы разойдутся. Ты бы палацкарт брал!

– Денег нет, – вздохнул Олег.

Это была правда.

– Нет такой станции! – крикнула кассирша, захлопывая справочник. – До другой берите!

– Ну как же нет, – слабо улыбнулся Олег. – Она уже год действует, я сам с неё уезжал. Если б я знал – я б вам билет сохранил.

– Ничего не знаю! Раз в справочнике нет – значит, станции нет!

– Но поезда-то останавливаются! – более горячно, чем мог бы операционный, втягивался спорить Олег. – Там-то касса есть!

– Гражданин, не берёте – проходите! Следующий!

– Правильно, чего время отнимает? – рассудительно гудели сзади. – Бери, куда дают!.. С операции, а ещё ковыряется.

Ух, как бы Олег сейчас мог поспорить! Ух, как бы он сейчас пошёл вокруг, требуя начальника пассажирской службы и начальника вокзала! Ух, как любил он прошибать эти лбы и доказывать справедливость – хоть эту маленькую, нищенькую, а всё же справедливость! Хоть в этом отстаивании ощутить себя личностью.