Константин Воробьев - Убиты под Москвой (сборник)

– Вот, – говорю, – Сидорчук, и закончилась наша неволя. Теперь мы с тобой, можно сказать, советские партизаны.

– Возможно, что и так, – ответил Сидорчук, – только я, – говорит, – не представляю, как это мы будем с тобой партизанить с одной винтовкой и с парой рук на двоих?…

Тогда-то и пришла мне мысль назначить себя командиром. Понимаете, дело тут упиралось не в должность, а в нужность. Кому-то из нас все-таки надо было сделаться старшим, чтобы принимать решения, а другому выполнять их и поменьше разговаривать. Винтовку носить решил я сам, хотя стрельнуть из нее друг без друга мы не могли: один из нас должен был подставлять для ствола плечо.

Все это я сообщил Сидорчуку. Он помолчал немного, а потом и спрашивает:

– Ты в каком роду войск служил до плена?

– В артиллерии, – говорю.

– Я так и подумал…

– Почему? – интересуюсь.

– А потому что привык ты из-за укрытия воевать. Вот и теперь норовишь из-за меня стрелять. Вроде как из-за орудийного щита…

– Ну, – говорю, – щит из тебя такой же, как из моей бывшей руки гуж, это во-первых. А во-вторых, стрелять будем, в случае чего, по очереди. Обойму ты, обойму я. Согласен?

На том и сошлись.

Ночью мы набрели на лесной хутор, бедный такой, со всех сторон ветрам открытый. И так нам захотелось есть, что аж больно стало! Тут, возможно, заговорила долгая наша голодовка в лагере. А возможно, и то, что мы почувствовали подходящий момент достать еду. Трудно установить сейчас, что было главной причиной.

Близко к хутору мы не подошли: побоялись. И в то же время уйти от него тоже никак не могли. Я принял тогда решение – отправиться одному из нас на разведку. Решение, конечно, очень даже правильное, но, вместо того чтобы действовать смело и сразу назначить на это Сидорчука, я начал «голосовать».

– Кто пойдет? – спрашиваю его.

– Наверно, что я, – говорит он, – потому как больше некому. Ты же командир…

Вижу – с обидой говорит он это, а обида в нашем положении штука нехорошая. Я, конечно, догадался, в чем дело: Сидорчук обиделся на то, что я сам назначил себя командиром, понимаете? Но ведь штаба же у нас с ним не было для утверждения меня в этой должности? Как же он, думаю, не постигнет этого?

Сразу я было решил идти сам, но потом подумал, что через такой мягкотелый поступок могу потерять авторитет в глазах подчиненного и тогда мне будет еще хуже.

– Партизан Сидорчук! – сказал я. – Идите сейчас же на хутор. Разведайте обстановку. И если ничего там подозрительного не заметите, возвращайтесь назад.

– А если замечу? – ехидно спрашивает Сидорчук.

– Все равно приходи сюда, – говорю.

В общем, отправил я его, а сам стал ждать донесение. Прошло, может, не меньше часа. Кругом ни звука. Луна только светится да звезды блестят, а Сидорчука все нет и нет. Я стал уже сильно беспокоиться и предполагать беду, но в это время он показался совсем с противоположной стороны.

Тут я должен сообщить вам насчет молочных бидонов. В Литве наши горшки не приняты под молоко. Для этого у них там в моде белые жестяные бидончики со стеклянным окошком в боку, чтоб отстой был виден. Вот с таким точно бидоном и возвратился из разведки хутора Сидорчук.

– На-ка, попей холодненького, – говорит, а от самого таким нестерпимым вкусом сливок несет, что даже за пять шагов слышно.

– Где ты его взял? – спрашиваю.

– А в колодезе, – докладывает. – На веревке был спущен туда: охлаждался.

– Та-ак, – говорю. – Значит, первое наше с тобой действие в тылу у противника началось с воровства молочного инвентаря у мирного населения?

Это я спрашиваю у Сидорчука, а сам, между прочим, пробую снять крышку с бидона. То есть не по желанию пробую, а совсем даже наоборот. Просто ничего не могу поделать с собой – так захотелось глотнуть оттуда хотя бы полстакана!

Выручила меня должность, иначе бы не стерпел. Выходит, что разум тоже приходит к человеку вместе с назначением на пост, но, конечно, не ко всякому…

Чтобы долго не задерживать вас на этом месте, скажу коротко: в эту ночь мы заглядывали еще на три хутора, кроме этого, и всюду нас принимали, как родных братьев, – к бедноте попадали. К утру мы так нагрузили животы, что идти уже совершенно невозможно стало, а есть все хочется.

Но хорошее без плохого не бывает. От невоздержанности с мясом и по причине выпитых ранее сливок Сидорчук захворал. Понятно, конечно, чем, а такая болезнь в нашем с ним положении хуже не придумаешь – сидеть надо было, вместо того чтобы двигаться.