Константин Воробьев - Убиты под Москвой (сборник)

– Сейчас, наверно, у нас на Урале мед качают, – не в связь с событиями этой нашей ночи сказал вдруг Денис Иванович.

Я промолчал.

– Говорю, мед у нас качают сейчас! – уже с явным раздражением проговорил он.

– Ну и пусть качают, – сказал я.

– Пусть, пусть! Давай лучше помоги сиденья в машине раздвинуть. Спать будем, нечего тут!..

Мы улеглись, стараясь не задевать друг друга, но телу сразу же стало неудобно, ломотно и беспокойно: сквозь марлевые окна накидки в машины проникали жалящие запевы комаров, и от них все время приходилось отмахиваться впустую, а потом, уже на закате месяца, с противоположного конца озера, с какого-то, видать, голого там пригорка, к нам трепетно пробился продолговатый и узенький косячок света приземленного пламени. В ночном костре, если смотреть на него издали, всегда чувствуется что-то тревожное и неприкаянное, почему-то хочется тогда знать, кто его жжет, что на нем варит и о чем думает.

Мне казалось, что Денис Иванович давно спит, но он спросил, есть ли у меня, черт возьми, закурить или нету, и полез из машины. Вернулся он часа через полтора, когда на востоке уже рдело небо и над озером всходили и текли на берег клочья парного тумана. Я сидел на подножке машины и курил.

– Расстрел дали, – издали сообщил он мне.

Я ждал.

– Потом заменили четвертаком. Шестнадцать отбыл… Это все-таки не шестнадцать месяцев, правда?

– Конечно, – сказал я.

– Не спит… Уставился в огонь, как сыч, и сидит.

– Ему есть о чем подумать, – сказал я.

– А мне не о чем, что ли? Я ее, Вязьму, двадцать шесть лет трижды на неделе во сне вижу!

– Давай поспим, – сказал я. – Мне она тоже снится.

– Снится, снится! Вот она, наша славянская душа! Не можем до конца сохранить ненависть к преступнику и насильнику над собой, не можем!

– Не ворчи, философ вяземский! – сказал я.

– Философ, философ!.. Ну, спокойной ночи. Тебе там не поддувает в окно?

– Нет, – сказал я.

Утром, уже при палящем солнце, мы настигли его на шестом или седьмом километре от озера. Он брел со своим мешком посередине дороги, и Денис Иванович не стал сигналить и объехал его с левой стороны по засеву желтого люпина. На подъезде к шоссе мне запоздало подумалось, что хорошо было бы привезти люпиновый букет домой прямо с обросевшими на нем шмелями, и в ту же секунду Денис Иванович резко затормозил и остановился.

– Слушай, – просяще сказал он, – а ну его к черту, пускай садится, а? А то плетется, как мы тогда!..

Он глядел на меня сердито и ожидающе. Я закурил и промолчал. В зеркале мне виднелась недвижно повисшая сзади нас над дорогой густая оранжевая пыль…

1968

Станюта А. Пространство проклятого квадрата // Дружба народов. 1990. № 9. С. 210.

Цветаева М. Герой труда. Записи о Валерии Брюсове // Согласие. 1991. № 3. С. 179.

Бондаренко В. Реальная литература. М., 1996. С. 15–16.

Оставьте, господин офицер. Ради бога (нем.)

Автобиографическая повесть «Это мы, Господи!» была написана в 1943 году, когда группа партизан, сформированная из бывших военнопленных, вынуждена была временно уйти в подполье. Ровно тридцать дней в доме № 8 на улице Глуосню в литовском городе Шяуляй писал К. Воробьев о том, что довелось ему пережить в фашистском плену.

В 1946 году рукопись была предложена журналу «Новый мир», но публикация ее не состоялась. в личном архиве писателя повесть целиком не сохранилась. Лишь в 1986 году она была обнаружена аспиранткой Ленинградского государственного пединститута Ириной Владимировной Соколовой в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР, куда была сдана в свое время вместе с архивом «Нового мира». Впервые опубликована в журнале «Наш современник».

Лучше быть убиту от мечей, чем от рук поганых полонёну! (Поэтическое переложение Н. А. Заболоцкого.)

Вот как? Я тоже лейтенант! (нем.)

Идем, человек! (нем.)

Налево! (нем.)

Ко мне! (нем.)

Шинель снимай! Снимай быстрей! (нем.)

Что такое? О, хорошо, красиво! (нем.)

Давай! Давай! (нем.)

Давай, проклятый! (нем.)

Ты врешь. Не хочешь работать?! (нем.)

Вон, вон! (нем.)

Кто там? (лит.)