Владимир Набоков - Камера обскура

Невеста появлялась вновь и вновь, и каждое движение терзало Магду, она была как душа в аду, которой бесы показывают земные ее прегрешения. Простоватость, корявость, стесненность движений… На этом одутловатом лице она улавливала почему-то выражение своей матери, когда та старалась быть вежливой с влиятельным жильцом. «Очень удачная сцена», – шептал Кречмар, перегибаясь через Горна. Горну сильно надоело сидеть в темноте и смотреть на скверную фильму. Он закрыл глаза и стал вспоминать, как было трудно и вместе с тем весело рисовать для кинематографа движения Чипи, – тысячи движений. «Надо что-нибудь придумать новое, – непременно надо придумать».

Драма подходила к концу. Герой, покинутый вампиром, шел под сильным дождем в аптеку покупать яд. Невеста в деревне играла с его незаконным ребенком, младенец к ней ластился. Вот она почему-то провела тылом руки по платью. Это движение не было предусмотрено, – она словно вытирала руку, а младенец глядел исподлобья. По залу прошел смешок. Магда не выдержала и стала тихо плакать.

Как только зажегся свет, она встала и пошла к выходу. «Что с ней, что с ней?» – пробормотал Кречмар и быстро за ней последовал. Горн выпрямился, расправляя плечи. Дорианна тронула его за рукав. Рядом стоял господин с ячменем на глазу и позевывал.

«Провал, – сказала Дорианна, подмигнув. – Бедная девочка».

«А вы довольны собой?» – спросил Горн с любопытством.

Дорианна усмехнулась: «Нет, настоящая актриса никогда не бывает довольна».

«Художники тоже, – сказал Горн. – Но вы не виноваты. Роль была глупая. Скажите, кстати, как вы придумали свой псевдоним? Я все хотел узнать».

«Ох, это длинная история», – ответила она с улыбкой.

«Нет, вы меня не понимаете. Я хочу узнать. Скажите, вы Толстого читали?»

«Толстого? – переспросила Дорианна Каренина. – Нет, не помню. А почему вас это интересует?»

На квартире у Кречмара была буря, рыдания, судороги, стоны. Кречмар беспомощно ходил за ней: она бросалась то на кушетку, то на постель, то на пол. Глаза ее яростно и прекрасно блистали, один чулок сполз. Весь мир был мокр от слез. Кречмар утешал ее самыми нежными словами, какие он только знал, употребляя незаметно для себя слова, которые он говорил некогда дочери, целуя синяк, – слова, которые теперь как бы освободились после смерти Ирмы.

Сначала Магда излила весь свой гнев на него, потом страшными эпитетами выругала Дорианну, потом обрушилась на режиссера (заодно попало совершенно непричастному Гроссману, толстяку с ячменем). «Хорошо, – сказал Кречмар наконец. – Я приму исключительные меры. Только заметь, я вовсе не считаю, что это провал, – напротив, ты местами очень мило играла, – там, например, в первой сцене, – знаешь, когда ты…»

«Замолчи!» – крикнула Магда и швырнула в него подушкой. – «Да постой, Магда, выслушай. Я же все готов сделать, только бы моя девочка была счастлива. Я знаешь что сделаю? Ведь фильма-то моя, я платил за эту ерунду… то есть за ту ерунду, которую из нее сделал режиссер. Вот я ее и не пущу никуда, а оставлю ее себе на память («Нет, сожги», – сказала Магда рыдающим баском), или да, сожгу. И Дорианне, поверь, поверь, это будет не очень приятно. Ну что – мы довольны?»

Она продолжала всхлипывать, но уже тише.

«Красавица ты моя, не плачь же. Я тебе еще кое-что скажу. Вот завтра ты пойдешь выбирать автомобиль, – весело же! А потом мне его покажешь, и я, может быть, – (он улыбнулся и поднял брови на лукаво растянутом слове „может быть“), – его куплю. Мы поедем кататься, ты увидишь весну на юге, мимозы… А, Магда?»

«Не это главное», – сказала она ужимчиво.

«Главное, чтобы ты была счастлива, и ты будешь со мною счастлива. Осенью вернемся, будешь ходить на кинематографические курсы, или я найду талантливого режиссера, учителя… вот, например, Гроссман…»

«Нет, только не Гроссман», – зарычала Магда, содрогаясь.

«…ну, другого. Найдем уж, найдем. Ты же вытри слезы, – мы поедем ужинать и танцевать… Пожалуйста, Магда!»

«Я только тогда буду счастлива, – сказала она, тяжело вздохнув, – когда ты с ней разведешься. Но я боюсь, что ты теперь увидел, как у меня ничего там не вышло, в этой мерзкой фильме, и бросишь меня. Нет, постой, не надо меня целовать. Скажи, – ты ведешь какие-нибудь переговоры, или все это заглохло?»

«Понимаешь ли, какая штука, – с расстановкой проговорил Кречмар, – понимаешь ли… Эх, Магда, ведь сейчас у нас, то есть у нее главным образом, – ну, одним словом, – горе, мне как-то сейчас просто не очень удобно…»