Владимир Набоков - Камера обскура

Утром у нее было сорок и три десятых, и доктор, которого тотчас вызвали, велел немедленно облечь ее в тугой компресс. Аннелиза вдруг почувствовала, что сходит с ума, что судьба просто не имеет права так ее мучить, и решила не поддаваться, и даже улыбалась, когда прощалась с доктором. Перед уходом он еще заглянул к бонне, которая прямо сгорала от жара, но у этой здоровенной женщины ничего не было серьезного. Макс проводил доктора до прихожей и простуженным голосом, стараясь говорить шепотом, спросил, правда ли, что жизнь Ирмы не в опасности. Доктор Ламперт оглянулся на дверь и поджал губы. «Завтра посмотрим, – сказал он. – Я, впрочем, еще и сегодня заеду». «Все то же самое, – думал он, сходя по лестнице. – Те же вопросы, те же умоляющие взгляды». Он посмотрел в записную книжку и сел в автомобиль, а минут через пять уже входил в другую квартиру. Кречмар встретил его в шелковой куртке с бранденбургами. «Она со вчерашнего дня какая-то кислая, – сказал он. – Жалуется, что все болит». – «Жар есть?» – спросил Ламперт, с некоторой тоской думая о том, сказать ли этому глупо озабоченному человеку, что его дочь опасно больна. «Температуры как будто нет, – сказал Кречмар с тревогой в голосе. – Но я слышал, что грипп без температуры – очень неприятная вещь». «К чему, собственно, рассказывать? – подумал Ламперт. – Семью он бросил с совершенной беспечностью. Захотят – известят сами. Нечего мне соваться в это».

«Ну, ну, – сказал Ламперт, – покажите мне нашу милую больную».

Магда лежала на кушетке, вся в шелковых кружевах, злая и розовая, рядом сидел, скрестив ноги, художник Горн и карандашом рисовал на исподе папиросной коробки ее прелестную голову. «Прелестная, слова нет, – подумал Ламперт. – А все-таки в ней есть что-то от гадюки».

Горн, посвистывая, ушел в соседнюю комнату, и Ламперт с легким вздохом приступил к осмотру больной.

Маленькая простуда, – больше ничего.

«Пускай посидит дома два-три дня, – сказал Ламперт. – Как у вас с кинематографом? Кончили сниматься?»

«Ох, слава Богу, кончила! – ответила Магда, томно запахиваясь. – Но скоро будут нам фильму показывать, – я непременно должна быть к тому времени здорова».

«С другой же стороны, – беспричинно подумал Ламперт, – он с этой молодой дрянью сядет в галошу».

Когда врач ушел, Горн вернулся в гостиную и продолжал небрежно рисовать, посвистывая сквозь зубы. Кречмар стоял рядом и смотрел на ритмический ход его белой руки. Потом он пошел к себе в кабинет дописывать статью о нашумевшей выставке.

«Друг дома», – сказал Горн и усмехнулся.

Магда посмотрела на него и сердито проговорила:

«Да, я тебя люблю, такого большого урода, – но ничего не поделаешь…»

Он повертел коробку перед собой, потом бросил ее на стол.

«Послушай, Магда, ты все-таки когда-нибудь собираешься ко мне прийти? Очень, конечно, веселы эти мои визиты, но что же дальше?»

«Во-первых, говори тише; во-вторых, я вижу, что ты будешь доволен только тогда, когда начнутся всякие ужасные неосторожности, и он меня убьет или выгонит из дому, и будем мы с тобой без гроша».

«Убьет… – усмехнулся Горн. – Тоже скажешь».

«Ах, подожди немножко, я прошу тебя. Ты понимаешь, – когда он на мне женится, мне будет как-то спокойнее, свободнее… Из дому жены так легко не выгонишь. Кроме того, имеется кинематограф, – всякие у меня планы».

«Кинематограф», – усмехнулся Горн.

«Да, вот увидишь. Я уверена, что фильма вышла чудная. Надо ждать… Мне так же невтерпеж, как и тебе».

Он пересел к ней на кушетку и обнял ее за плечо. «Нет, нет», – сказала она, уже дрожа и хмурясь. «В виде закуски, – один поцелуй, – в виде закуски». – «Только недолгий», – сказала она глухо.

Он нагнулся к ней, но вдруг стукнула дальняя дверь, послышались шаги.

Горн хотел выпрямиться, но в тот же миг заметил, что шелковое кружево на плече у Магды захватило пуговицу на его обшлаге. Магда быстро принялась распутывать, – но шаги уже приближались, Горн рванул руку, кружево, однако, было плотное, Магда зашипела, теребя ногтями петли, – и тут вошел Кречмар.

«Я не обнимаю фрейлейн Петерс, – бодро сказал Горн. – Я только хотел поправить подушку и запутался».

Магда продолжала теребить кружево, не поднимая ресниц, – положение было чрезвычайно карикатурное, Горн его мысленно отметил с восхищением.

Кречмар молча вынул перочинный нож и открыл его, сломав себе ноготь. Карикатура продолжалась.

«Только не зарежьте ее», – восторженно сказал Горн и начал смеяться. «Пусти», – произнес Кречмар, но Магда крикнула: «Не смей резать, лучше отпороть пуговицу» («Ну, это положим!» – радостно вставил Горн). Был миг, когда оба мужчины как бы навалились на нее. Горн на всякий случай дернулся опять, что-то треснуло, он освободился.