Владимир Набоков - Просвечивающие предметы (сборник)

Наконец я встал и вышел на цыпочках в коридор.

– Я боялась, – сказала медсестра, – что вы его разбудите. Ему нужен сон.

– Скажите, – спросил я, – когда придет доктор Старов?

– Как вы сказали? – переспросила она. – А, русский доктор. Non, c’est le docteur Guinet qui le soigne [64]. Завтра утром он будет здесь.

– Видите ли, – сказал я, – мне бы хотелось тут где-нибудь остаться на ночь. Как вы думаете…

– С доктором Гинэ вы можете поговорить и сейчас, – продолжала сестра спокойным приятным голосом. – Он живет рядом. Так вы, значит, брат? А завтра еще мать приедет из Англии, n’est-ce pas? [65]

– Ах нет, – сказал я. – Мать его давно умерла. А скажите мне, как он днем – говорить может? Очень мучается?

Она нахмурилась и как-то странно на меня посмотрела.

– Но ведь… – проговорила она. – Что-то не соображу… Будьте добры, как ваша фамилия?

– Понимаю, – сказал я. – Я ведь не объяснил. Мы сводные братья. Моя фамилия (я назвался).

– О-ля-ля! – воскликнула она, заливаясь краской. – Mon Dieu! [66]Русский господин вчера умер, а вы навещали мсье Кигана…

Итак, я не увидел Себастьяна – по крайней мере живым. Но те несколько минут, что я провел, вслушиваясь, как мне казалось, в его дыхание, переменили мою жизнь столь же решительно, как если бы Себастьян успел поговорить со мной перед смертью. В чем бы ни состояла его тайна, одну тайну усвоил и я, а именно: что душа – всего лишь способ бытия, а не какое-то неизменное состояние, что всякая душа станет твоей, если уловить ее биение и в него вписаться. Наше посмертное существование – это, быть может, ничем не ограниченная способность осознанно поселяться в любой душе по выбору, в любом числе душ, нечувствительных к смене отяжеляющих ее взаимозаменяемых постояльцев. Вот почему я – Себастьян Найт. Мне кажется, будто я воплощаю его на освещенной сцене, а люди, которых он знал, приходят и уходят; нечеткие фигуры его немногих друзей – ученого, поэта, живописца – легко и беззвучно отдают свою почтительную дань; там – Гудмэн, плоскостопый фигляр с торчащей из-под жилета манишкой; вот – бледная аура над склоненной головой Клэр, ее, плачущую, уводит участливая дева. Они движутся вокруг Себастьяна – вокруг меня, исполняющего его роль; в кулисах, припрятав кролика, дожидается выхода старый фокусник, а Нина, освещенная ярче всех, – та сидит на столе под нарисованной пальмой, держа фужер фуксином подкрашенной воды. И вот маскарад подходит к концу. Маленький лысый суфлер захлопывает свою книгу, медленно гаснут огни. Конец, конец. Все они возвращаются к своей обыденной жизни (а Клэр в свою могилу), но герой остается, ибо мне не выйти из роли, нечего и стараться: маска Себастьяна приросла к моему лицу, сходство несмываемо. Я – Себастьян, или Себастьян – это я, а может быть, оба мы – это кто-то, не известный ни ему, ни мне.

{84}

Вот персонаж, который мне нужен. Привет, персонаж! – Не слышит.

Возможно, если бы для каждого человека существовало определенное будущее, которое мозг, устроенный получше, был бы в состоянии различить, то и прошлое не было бы столь соблазнительно, зовы будущего умеряли бы его власть. Наши персонажи могли бы усесться на самую середину качельной доски и только мотать головой направо и налево. Вот была бы потеха. Но нет у будущего той реальности, с какой рисуется прошлое и воспринимается настоящее. Оно – речевая фигура, мыслительный призрак.

Привет, персонаж! Что такое, не дергайте меня! Я же его не трогаю. Ну ладно. Привет, персонаж… (каждый раз все тише).

Как только мы сосредоточиваемся на любом предмете материального мира, что бы с ним ни творилось, само наше внимание непроизвольно погружает нас в его историю. Чтобы материя соответствовала моменту, новички должны учиться скользить по ее поверхности. Просвечивающие предметы, сквозь которые сияет прошлое!

Особенно трудно удержать в фокусе поверхность предметов, произведенных руками человеческими, да и природных объектов – самих по себе неизменных, но сильно потрепаных беспечной жизнью (вы совершенно справедливо представили себе камень на склоне холма, по которому бессчетное число лет снуют бесчисленные мелкие существа). Новички со счастливым мычанием сквозь эту поверхность проваливаются и с детским самозабвением начинают упиваться историей вот этого камня, этой пустоши. Поясню. На материю, и естественную, и искусственную, наброшен тонкий покров непосредственной реальности, и всяк желающий пребывать внутри «сейчас», вместе с «сейчас» или над «сейчас» пусть, пожалуйста, не рвет эту натянутую пленку. Иначе окажется, что неопытный чудотворец, вместо того чтобы шествовать по водам, идет прямехонько ко дну на потеху глазеющим рыбам. Это еще не все.