Владимир Набоков - Просвечивающие предметы (сборник)

– Так вы хотите видеть мою подругу? – спросила она, и в ее хрустально-прозрачном французском мне почудилась восхитительная старосветская обходительность.

Я представился.

– Да, я видела вашу карточку, – сказала она. – Вы ведь русский, не правда ли?

– Я пришел по очень деликатному делу, – пояснил я. – Но скажите прежде, прав ли я, полагая, что мадам Граун – моя соотечественница?

– Mais oui, elle est tout ce qu’il y a de plus russe [25], – ответствовала она своим нежным звенящим голосом. – Муж ее был немец, но он тоже говорил по-русски.

– О, – сказал я, – прошедшее время тут очень кстати.

– Вы можете быть со мною откровенны, – сказала мадам Лесерф. – Я обожаю деликатные поручения.

– Я родственник, – продолжал я, – английского писателя Себастьяна Найта – он умер два месяца назад, и я надеюсь написать его биографию. У него была близкая приятельница, он с ней познакомился, когда в двадцать девятом году отдыхал в Блауберге. Я пытаюсь ее отыскать. Вот, кажется, и все.

– Quelle drôle d’histoire! [26]– воскликнула она. – А что бы вы хотели от нее услышать?

– Да все, что ей заблагорассудится… Но должен ли я понимать… вы действительно думаете, что мадам Граун и есть та дама?

– Очень возможно, – сказала она, – хоть и не помню, чтобы я от нее когда-нибудь слышала это имя… как вы сказали?

– Себастьян Найт.

– Нет, не слыхала. Но все же вполне возможно. У нее всегда заводятся друзья, где бы она ни жила. Il va sans dire [27], – добавила она, – вам следует поговорить с ней самой. Уверена, вы найдете ее очаровательной. Какая, однако, странная история, – повторила она, глядя на меня с улыбкой. – Зачем вам писать о нем книгу и как получилось, что вы не знаете имени этой дамы?

– Себастьян Найт был человек довольно скрытный, – пояснил я. – А ее письма, которые у него хранились… понимаете, он пожелал, чтобы после его смерти они были уничтожены.

– Правильно, – сказала она, оживляясь, – я его вполне понимаю. Всегда жгите любовные письма. Прошлое – самое благородное горючее. Не хотите ли чаю?

– Нет, – отвечал я. – Что бы я хотел, так это узнать, когда можно видеть мадам Граун.

– Скоро, – ответила мадам Лесерф. – Сейчас ее нет в Париже. Почему бы вам не зайти завтра? Да, это наверное будет в самый раз. Она может вернуться уже сегодня вечером.

– Прошу вас, – сказал я, – расскажите немного о ней.

– Что ж, это нетрудно, – сказала мадам Лесерф. – Она хорошо поет. Ну, знаете, цыганские песни. Она необыкновенная красавица. Elle fait des passions [28]. Я ужасно ее люблю; когда я бываю в Париже, для меня в этой квартире всегда есть комната. Вот, кстати, ее портрет.

Она бесшумно и неторопливо прошлась по устланной толстым ковром гостиной и сняла с рояля большую обрамленную фотографию. С минуту я рассматривал полуотвернутое от зрителя изысканно-красивое лицо. Мягкий изгиб щеки и пропадающий взлет брови – очень русские, подумал я. На нижнем веке и налитых темных губах лежало по блику. Выражение лица показалось мне странной смесью мечтательности и коварства.

– Да, – сказал я. – Да…

– Так это она? – испытующе спросила мадам Лесерф.

– Возможно, – отвечал я, – и мне не терпится ее увидеть.

– Я попробую разведать сама, – сказала мадам Лесерф с очаровательным видом заговорщицы. – По-моему, гораздо достойнее написать книгу про людей, которых знаешь, чем сделать из них котлетный фарш, а потом подавать это как беллетристику!

Я поблагодарил ее и попрощался на французский лад. Ручка у нее была на удивление маленькая, и, когда я чуть сжал ее ненароком, она поморщилась, так как на среднем пальце носила большое кольцо с острым камнем. Я тоже о него укололся.

– Завтра в это же время, – сказала она с нежным смехом.

Очаровательное спокойствие, бесшумная походка. Я ничего еще не узнал, но чувствовал, что успешно продвигаюсь вперед. Оставалось еще очистить совесть в отношении Лидии Богемской. Когда я пришел по имевшемуся у меня адресу, консьерж сказал, что она уже несколько месяцев назад как съехала, но как будто бы квартирует в отельчике напротив. Там мне заявили, что она недели три как переехала на другой конец города. Я спросил своего осведомителя, не русская ли она. Он отвечал утвердительно.

«Привлекательная брюнетка?» – спросил я, пользуясь испытанным приемом Шерлока Холмса. «Точно так», – отвечал он, больше чтобы отвязаться (правильный ответ был бы: «Да нет же, уродливая блондинка»). Спустя полчаса я входил в угрюмого вида здание неподалеку от тюрьмы Сантэ. Дверь на мой звонок открыла толстая багровощекая матрона с ярко-оранжевыми завитыми волосами. Ее накрашенные губы были опушены темной порослью.