Иван Василенко - Артёмка (сборник)

– В Щербиновке две рощи?

– Две, – ответил я.

– Вот то-то, что две. А ты сказал: «Орудие в роще». А в какой – не сказал.

– В той, что в сторону хутора Сигиды.

– Значит, в северной. Так и надо было сказать: в северной.

Мне стало страшно, и я даже весь вспотел при мысли, какая бы случилась беда, если б мы спутали рощи.

Следующей ночью, получив от командира задание, я опять отправился в Щербиновку.

Еще и солнце не взошло, а я уже ходил по майдану и оглядывал возы. Возов было много: с капустой, с сеном, с душистыми дынями. Не было только тех, которых я ждал.

Но вот в переулке послышался скрип, и на майдан въехала арба с рябыми арбузами. Рядом с арбой шли два крестьянина с батогами в руках, а поверх арбузов сидела молоденькая дивчина и кричала на быков:

– Цоб!.. Цоб!.. А щоб вас… Цоб!..

– Цоб!.. Цоб!.. – басом вторили ей крестьяне. Быков распрягли. Они тотчас легли и принялись за свою жвачку, глядя в пространство большими печальными глазами.

– Почем кавуны? – приценился я.

– А яки у вас гроши? – предусмотрительно осведомился длинный крестьянин с китайскими усами.

– Да хоть бы и керенки. Есть и царские.

Крестьянин подумал и предложил:

– На барахло сменяемо?

– Можно, – согласился я. – А красненькие у вас есть?

– Красненькие зараз будуть. Кум везе.

– А синенькие?

– И синенькие везуть.

Пока мы так разговаривали, дивчина смотрела на меня, и глаза ее смеялись.

Спустя немного показался воз с «красненькими», потом с «синенькими», потом с молодой кукурузой, потом опять с кавунами… День был базарный, и возы шли и шли.

– Вы откуда? – спрашивали покупатели.

– А с Кудряевки.

– Так это ж рядом с Припекином. Правда, что там красные?

– Да боже ж мий, де воны, ти красные! Булы, а зараз немае. Кудысь пошлы.

Около одного воза стоял парень с придурковатым лицом и зазывал сновавших по базару офицеров:

– Ваши благородия, купуйте кавуны. Це ж не кавуны, це мед. Господын повковнык, – хватал он за рукав безусого юнца-прапорщика, – чи у вас повылазыло! Берыть же кавуны!

Увидя меня, парень чуть заметно подмигнул. Я ходил от воза к возу и с беспокойством всматривался, не высовывается ли где из-под арбузов или кукурузы дуло винтовки. Но нет, все было припрятано как следует. «Крестьяне» торговали, покупали тут же самогон и – цоб, цоб! – тянулись к заезжему двору. Там уже частила гармошка. В кругу, упершись кулачками в бока и дробно стуча каблучками, дивчина, что приехала на возу с арбузами, задорно пела:

«Придурковатый» парень носился вокруг нее вприсядку. Тут же стоял длинный крестьянин. Пуская слезы и растирая их на морщинистом лице кулаком, он умиленно говорил:

– Та шо ж воно за диты!.. Та це ж не диты, це ж ангелочки божи, нехай им бис!.. А ну, выпьемо ще по стопци…

А ночью в северной рощице вдруг загрохотало. Точно эхо, грохот отозвался на околице, где стояли два пулемета. В разных местах заполыхали пожары. Поднялась беспорядочная стрельба: белые выскакивали полураздетые из хат и палили куда попало. И тут из оврага к поселку с неистовым криком устремился весь наш отряд.

Не прошло и часа, как белые были выбиты.

Но утром, когда группа ребят проходила с Дукачевым через площадь, на колокольне оглушающе громко застучал пулемет. Мы бросились врассыпную. Двое остались лежать неподвижно, третий – Сережа Потоцкий – схватился руками за ногу и запрыгал на месте.

Дукачев поднял бревно и ударил им по железной двери, что вела на колокольню. Бревно то поднималось, то падало, по за стуком пулемета ударов слышно не было, и мне казалось, будто оно колотит по железу беззвучно.

Мы прижались к стенкам церкви. Не рискуя выйти из «мертвого» пространства, партизаны поднимали винтовки вертикально и стреляли вверх. Пули задевали карнизы, и битый кирпич падал нам на головы.

Тогда от стены отделился какой-то парень с чугунным котелком вместо каски на голове и, не пригибаясь, с колена стал посылать на колокольню пулю за пулей. На короткую минуту пулемет умолк, но потом опять застрочил, и перед парнем, в пяти-семи шагах от него, частыми вспышками задымилась пыль.

– Прижмись!.. Прижмись!.. – кричали от стенки.

– Артемка, прижмись!.. – закричал и я, узнав под чугунным котелком своего друга.

Еще трое отбежали от стены, растянулись на булыжниках и принялись стрелять по колокольне.

И вдруг из переулка показались белые. Полураздетые, кто без сапог, кто в ночной рубашке, они шли сомкнутым строем, со штыками наперевес, с бледными лицами и в предрассветном сумраке казались воскресшими мертвецами.