Курцио Малапарте - Шкура

– Not for what? [109]– спросил Джимми.

– Not for you. You American officers. Not for American officers [110].

– Get out those things [111], – сказал Джимми.

Человек секунду пристально посмотрел на него, провел рукой по губам. Это был маленький, худой, одетый в черное мужичок с неподвижными темными глазами на пепельном лице. Он медленно произнес:

– I am an honest man. What do you want from me? [112]

– Те странные штуки, – сказал Джимми.

– Они воняют, – сказал человек, не моргнув глазом, как бы про себя, – воняют! – И, улыбаясь, добавил: – Well, I’ll show you. I like Americans [113]. Они все воняют. I’ll show you.

– Как поживает твоя сестра? – спросил я по-итальянски.

До этого момента я не проронил ни слова.

Человек посмотрел на меня, узнал мою форму и улыбнулся. Казалось, он успокоился и был доволен.

– Слава Богу, она в порядке, господин капитан, – ответил он, улыбаясь с заговорщицким видом. – Вот вы не американец, вы такой же, как я, и вы меня понимаете. Тут воняет! – и он сделал знак женщине, стоявшей на страже комода, заслонив его спиной.

Женщина выдвинула ящик комода, достала «парики» и заботливо разложила их на столе. Ее пухлая ладонь была до запястья окрашена в ярко-желтый, шафранный цвет.

Джимми взял одну из strange things и внимательно рассмотрел ее.

– Это не парик, – сказал Джимми.

– Да, это не парик, – сказал человек.

– Для чего это? – спросил Джимми.

– Это для ваших негров, – ответил человек. – Вашим неграм нравятся блондинки, а неаполитанки – все брюнетки.

Он показал четыре длинные шелковые ленты, пришитые по краям глазка из красного шелка каждого парика, потом повернулся к одной из девушек и сказал:

– Покажи-ка ты, а то меня тошнит от этой вони.

Девушка заулыбалась и притворно стыдливым жестом, взяв у мужчины «парик», приложила его к животу.

Она смеялась, ее подружка тоже.

– Не понимаю, для чего он нужен, – сказал Джимми.

Девушки хихикали, прикрывая ладошками рты.

– Покажи, как это делается, – сказал мужчина девушке.

Та подошла к кровати, села на край, задрала юбку и, раздвинув бедра, приложила «парик» к лобку. Это было страшное зрелище: «парик», этот пук блондинистых волос, покрывал весь живот и свисал до середины бедер.

Другая девушка сказала, смеясь:

– For negroes, for American negroes [114].

– Для чего? – проорал Джимми, вытаращив глаза.

– Negroes like blondes, – сказал мужчина, – ten dollars each. Not expensive. Buy one [115].

Джимми просунул кулак через отверстие, обшитое красным атласом и, раскрутив «парик» на руке, захохотал, покраснел и согнулся пополам, зажмурившись, словно от смеха у него заболел живот.

– Stop, Джимми, – сказал я.

Рука с надетым через глазок «париком» была вовсе не веселым, а страшным и печальным зрелищем.

– Женщины тоже проиграли войну, – сказал мужчина со странной улыбкой, медленно проведя рукой по губам.

– Нет, – сказал Джимми, – только мужчины проиграли войну. Only men.

– Women too [116], – сказал мужчина, прищурившись.

– Нет, только мужчины, – жестко сказал Джимми.

Вдруг девушка соскочила с кровати и, глядя Джимми в лицо с выражением печали и злобы крикнула:

– Да здравствует Италия! Да здравствует Америка! – и принялась истерически хохотать, скривив рот.

Я сказал Джимми:

– Let’s go, Jimmy [117].

Он сунул в карман «парик», бросил на стол тысячу лир и, легонько тронув меня за локоть, сказал:

– That’s right, let’s go [118].

В конце переулка мы встретили военный патруль с белыми дубинками. Патрульные шли молча и, судя по всему, направлялись «на дело» в логово черного рынка в центре квартала Форчелла. А от террасы к террасе, от окна к окну, из переулка в переулок над нашими головами летел крик тревоги часовых, оповещавший армию черного рынка о приближении военной полиции:

– Мама и папа! Мама и папа!

В глубине лачуг возникал шорох, возня, стук открывавшихся и закрывавшихся дверей, скрип окон.

– Мама и папа! Мама и папа!

Крик летел, веселый и легкий, в серебристом блеске луны. «Мама и папа!» – неслось в тишине вдоль стен, в руках патрульных поблескивали белые дубинки.

На пороге «Отель дю Парк», где была столовая американских офицеров PBS, я сказал Джимми:

– Да здравствует Италия! Да здравствует Америка!

– Shut up! – сказал Джимми и зло сплюнул.

Едва я вошел в зал столовой, полковник Джек Гамильтон жестом пригласил меня сесть рядом с ним за большим столом для старших офицеров. Приветствуя меня, полковник Брэнд оторвался от тарелки и любезно улыбнулся. У него было красивое розовое лицо, красивые седые волосы. Голубые глаза, скромная улыбка и свойственная ему манера, улыбаясь, оглядываться вокруг придавали ему вид наивный и добрый, почти детский.