Морис Леблан: Арсен Люпен – джентльмен-грабитель (сборник)

Шолмс наклонился и закрыл лицо руками, чтобы не было видно, как он покраснел. Он будто ослеп от резкой вспышки, был поражен и растерян. Все стало ясно, как если бы он увидел пейзаж в лучах восходящего солнца: Алиса Демэн невиновна!

Алиса Демэн невиновна. Это была непреложная, ослепительная правда, вместе с тем объясняющая неловкость, что он испытывал с первого дня своего расследования, целью которого было предъявить ужасное обвинение этой девушке. Теперь ему все стало ясно. Он знал. Одно движение – и внезапно перед ним предстало неопровержимое доказательство.

Он поднял голову и взглянул настолько естественно, насколько это было возможно, на мадам д’Эмблеваль.

Она была бледна той непривычной бледностью, которая появляется в моменты самых тяжелых жизненных испытаний. Она попыталась спрятать руки, которые едва заметно дрожали.

«Еще секунда, – подумал Шолмс, – и она выдаст себя».

Он встал между баронессой и ее мужем, ощущая настоятельную потребность заслонить ее от страшной опасности, угрожавшей, по его вине, этим мужчине и женщине, но при виде барона он содрогнулся. То же внезапное прозрение, что озарило Шолмса, теперь случилось и у господина д’Эмблеваля. То же самое происходило и в его мозгу. Теперь и он понял! Он увидел!

Отчаявшись, Алиса Демэн восстала против очевидной правды.

– Вы правы, мсье, я ошиблась… Действительно, я отсюда не заходила. Я прошла через вестибюль и сад и по лестнице…

Высшее проявление преданности… но бесполезное! Слова звучали неестественно, а голос неуверенно. Взгляд этого нежного существа больше не был ясным и искренним. Побежденная, она опустила голову.

Наступила ужасающая тишина. Мадам д’Эмблеваль застыла, мертвенно-бедная, напряженная, испуганная и встревоженная. Барон, казалось, боролся с собой, не желая верить в то, что его счастье разрушено. Наконец он пробормотал:

– Говори же! Объясни мне!

– Мне нечего сказать тебе, бедный мой друг, – произнесла она совсем тихо, голосом, истерзанным болью.

– Тогда вы, мадемуазель…

– Мадемуазель спасла меня… из преданности… из участия… и обвинила себя…

– Спасла от чего? От кого?

– От этого человека.

– От Брессона?

– Да, это мне он угрожал… Я познакомилась с ним у подруги и имела глупость слушать его… О нет, ничего такого, что бы ты не мог простить… но я написала ему два письма… ты увидишь эти письма… Я их выкупила – ты знаешь как. О, сжалься надо мной! Я пролила столько слез!

– Ты… Сюзанна!

Барон занес над ней сжатые кулаки, готовый ударить, готовый убить. Но руки его опустились, и он прошептал:

– Ты, Сюзанна! Ты! Возможно ли это?

Короткими отрывистыми фразами его жена рассказала о горестном и банальном приключении, о своей растерянности и прозрении при виде подлости этого человека, об угрызениях совести и своем ужасе. Рассказала она и о замечательном поведении Алисы, догадавшейся об отчаянии своей хозяйки, написавшей Люпену и организовавшей эту историю с кражей, чтобы вызволить баронессу из лап Брессона.

– Ты, Сюзанна, ты… – повторял господин д’Эмблеваль, сгорбившийся, подавленный. – Как ты могла?

Вечером того же дня пароход «Виль де Лондр», курсировавший между Кале и Дувром, медленно скользил по глади вод. Ночь была темной и спокойной. Над пароходом лениво проплывали облака, легкие клочья тумана отделяли его от бесконечного пространства, где разливался белый свет луны и звезд.

Бóльшая часть пассажиров поднялись в свои каюты и в салоны, но некоторые, самые отважные, прогуливались по палубе или же дремали в шезлонгах под толстыми пледами. То тут, то там вспыхивали огоньки сигар, слышался тихий шепот голосов, смешивавшийся с нежным дыханием бриза и не нарушавший величественную тишину.

Один из пассажиров, размеренным шагом гулявший вдоль леерных ограждений, остановился рядом с фигурой на скамейке и, увидев, что человек пошевелился, сказал:

– А я думал, вы спите, мадемуазель Алиса.

– Нет, нет, господин Шолмс, я не хочу спать. Я думаю.

– О чем? Не будет ли с моей стороны нескромным спросить?

– Я думаю о госпоже д’Эмблеваль. Она, наверное, страдает. Ее жизнь погублена.

– Да нет же, нет, – торопливо ответил он, – ее ошибка не из тех, которые нельзя простить. Когда мы уезжали, барон смотрел на нее уже не так сурово.

– Может быть… но быстро забыть будет нелегко… и она страдает.

– Вы очень ее любите?

– Очень. Именно это давало мне силы улыбаться, когда я дрожала от страха, и смотреть вам в лицо, когда хотелось отвести глаза.