Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)

Кент сбросил с себя ранец и вернулся за Мареттой. Она услышала, как он шлепал по воде, протянула к нему в темноте руки и наткнулась на него. Он поднял ее на руки, пронес по целому морю воды, плескавшемуся у него под ногами, и со смехом положил ее на край плота у самой дверцы. Это был тихий радостный смех. Желтый свет от свечи упал на их лица. Кент едва мог различать подробности, но видел, что глаза ее сияли.

– Ваше гнездышко, Серая Гусочка! – ласково сказал он.

Она протянула руку и коснулась его лица.

– Как вы добры ко мне, Джимс, – ответила она с дрожью в голосе. – Поцелуйте меня!

Несмотря на все еще ливший как из ведра дождь, сердце Кента просто пело от радости. Ощущая на себе трепетное прикосновение губ Маретты, он почувствовал себя сверхчеловеком, и когда он выполз снова на берег и перерезал ножом привязь, то ему вдруг страстно захотелось запеть ту свободную песню моряков, которая донеслась до него тогда, когда он лежал в больнице и караван отходил на Север. И, еле удерживаясь от смеха, он все-таки вполголоса запел ее. А потом, напрягая все свои силы, как гигант оттолкнул плот от берега и вывел его на середину реки. В маленькой каютке, по ту сторону двери, находилось то, что теперь составляло всю его жизнь. Повернув голову, он мог видеть мерцавший из окошечка свет свечи. Свет… каютка… Маретта!

Он засмеялся весело, глупо, как мальчуган. Он мог уже слышать, как шумела и ревела меж камней река. Но он не боялся этого рева. Это была его река; она была его другом. Все возраставший ее шум был для него не угрозой, а радостным громом тысяч голосов, звавших его к себе и радовавшихся его шествию. Над его головой снова открылось свободное небо, темное, как чернила, и потоки дождя полились ему прямо в лицо, но он испытывал от этого наслаждение. Река несла его к Невольничьему озеру, затем к Макензи и далее за Полярный круг.

И он снова, уже в последний раз, бросил вызов непогоде, и этот его крик был радостным и торжествующим; в нем звучала надежда, которая была выше всяких законов и условностей, созданных людьми; затем он обернулся назад к шалашу, откуда ему ласково и приветливо желтым пятнышком улыбалось освещенное окошечко.

Кент подошел к домику и постучался в него. Маретта отворила ему дверцу и посторонилась, чтобы дать ему пролезть. Он влез туда, как большая мокрая собака, на четвереньках. Маретта уже сняла с себя берет и дождевик. Печечка была уже затоплена, и в ней весело потрескивал огонь. За этим треском не было слышно дождя, стучавшего по крыше. Кент посмотрел на Маретту. Мокрые волосы свешивались ей на лоб, ее руки, ноги и часть тела тоже были мокры. Но глаза у нее сияли, и она улыбалась. Она казалась ему теперь маленьким ребенком, который был рад, что нашел наконец убежище. Он ожидал, что пережитые в эту ночь ужасы все-таки будут отражаться у нее на лице, но от них не было и следа. Она теперь даже и не думала о громе, молнии и темноте или о Кедсти, который остался мертвым в своем доме. Она думала только о Кенте.

Он радостно смеялся. Сколько было веселого, возбуждающего в этой непроглядной бурной ночи и в гремевшем над их головами громе, в этой бурливой реке, плескавшейся теперь под ними, и как забавно находиться в этой собачьей конуре, в которой ни встать, ни сесть, ни пройтись!.. Веселое настроение и теплота от печки стали согревать их продрогшие тела, а потрескивание березовых дровишек и уют заставили Кента подумать о тихой пристани и о той жизни, которая могла бы открыться для него впереди. А Маретта, глаза и губы которой все еще ласково улыбались ему при тусклом свете свечи, тоже, казалось, позабыла обо всем, что осталось позади. Только одно это маленькое окошечко все еще напоминало им о пережитой трагедии и о бегстве. Кенту казалось, что двигавшийся во мраке свет может быть замечен с берега. Ведь на целые мили ниже пристани Атабаски кое-где попадались на берегу отдельные хижины поселенцев, которые, приглядевшись, могли бы заметить огонек даже сквозь дождь. И он подполз к окошечку и завесил его своим пальто.

– Поехали! – воскликнул он, потирая руки. – А что, Серая Гусочка, не покажется ли нам здесь еще уютнее, если я закурю?

Она разрешила, но подозрительно посмотрела на пальто.

– Нет, закрыто плотно, – успокоил он ее, выколотив трубку и набив ее табаком. – Вероятно, все теперь крепко спят. Но, конечно, мы должны быть настороже!

В это время плот покачнулся с боку на бок. Кент заметил это и опять успокоил ее.