Габриэль Маркес: Похороны Великой Мамы (сборник)

Она говорила так, будто знала все до мельчайших подробностей. Рассказала, как из заведения выносили вещь за вещью и в конце концов выволокли бильярдный стол. Она рассказывала настолько убежденно, что ему стало казаться, будто именно так все и происходило.

– Дьявольщина, – пробормотал он, вернувшись к Ане.

Она стала вполголоса напевать. Дамасо, пытаясь заглушить в себе беспокойство, придвинул стул вплотную к стене. Три месяца назад ему исполнилось двадцать лет, и тонкие усики, которые он отрастил и за которыми ухаживал с тайной самоотверженностью и даже с нежностью, придали мужественности его скованному оспой лицу. С тех пор он стал казаться себе зрелым и опытным, но сегодня утром, когда воспоминания прошлой ночи тонули в трясине головной боли, Дамасо не знал, как жить дальше.

Кончив гладить, Ана разделила белье на две равные стопки и собралась уходить.

– Возвращайся скорее, – сказал Дамасо.

– Как всегда.

Он последовал за ней в комнату.

– Вот тебе клетчатая рубашка, – произнесла Ана. – Во фланелевой показываться теперь не следует. – И, заглянув в его прозрачные кошачьи глаза, объяснила: – Почем знать, вдруг кто-нибудь тебя видел.

Дамасо вытер потные ладони о брюки.

– Никто меня не видел.

– Почем знать, – повторила Ана, подхватывая под мышки стопки белья. – И лучше тебе сейчас не выходить. Сначала пойду я, покручусь там немного. Я не подам виду, что мне это интересно.

Ничего определенного никто в городке не знал. Ане пришлось выслушать несколько раз, и каждый раз по-новому, подробности одного и того же события. Закончив разносить белье, она, вместо того чтобы, как всегда по субботам, отправиться на рынок, двинулась на площадь.

Ана увидела перед бильярдной меньше народу, чем ожидала. Несколько человек стояли и разговаривали в тени миндальных деревьев. Сирийцы, прикрыв от солнца головы цветными платками, обедали, и казалось, будто их лавки дремлют под своими брезентовыми навесами. В вестибюле гостиницы, развалясь в кресле-качалке, раскрыв рот и разбросав в стороны руки и ноги, спал человек. Все было парализовано полуденным зноем.

Ана прошла на некотором расстоянии от бильярдной. На пустыре перед входом стояли люди. И тогда она вспомнила то, что слышала от Дамасо и что знали все, но в памяти держали только завсегдатаи: задняя дверь бильярдной выходит на пустырь. Через минуту, прикрывая живот руками, она уже стояла в толпе и смотрела на взломанную дверь. Висячий замок остался цел, но одна из петель была вырвана. Какое-то время Ана созерцала плоды скромного труда одиночки, а потом с жалостью подумала о Дамасо.

– Кто это сделал? – спросила она, ни на кого не глядя.

– Неизвестно, – ответил ей кто-то. – Говорят, приезжий.

– Да уж, конечно, не наш, – отозвалась женщина за ее спиной. – У нас в городке воров нет. Все друг друга знают. Ана повернулась к ней и произнесла, улыбаясь:

– Это верно.

Она вся обливалась пóтом. Рядом стоял дряхлый старик, на его лысом черепе пролегли глубокие морщины.

– Много унесли? – поинтересовалась она.

– Двести песо и еще бильярдные шары, – ответил старик, пристально разглядывая ее. – Скоро глаз нельзя будет сомкнуть.

Ана отвернулась.

– Это верно.

Она покрыла голову платком и двинулась прочь. У Аны возникло ощущение, будто старик смотрит ей вслед.

С четверть часа люди на пустыре стояли тихо, словно за взломанной дверью лежал покойник. А потом народ зашевелился, все повернулись, и толпа вытекла на площадь.

Хозяин бильярдной стоял в дверях вместе с алькальдом и двумя полицейскими. Он был маленький и круглый, брюки без ремня туго обтягивали его большой живот, а очки на нем были похожи на те, которые делают для игры дети. От него исходило подавляющее всех чувство оскорбленного достоинства.

Его окружили. Ана, прислонившись к стене, стала слушать, что он рассказывает, и слушала до тех пор, пока толпа не начала редеть. Тогда, вся распаренная от жары, она отправилась домой и, миновав соседей, оживленно обсуждавших происшедшее, вошла в свою комнату.

Дамасо, провалявшийся все это время на кровати, снова и снова с удивлением думал, как это Ана, дожидаясь его прошлой ночью, могла не курить. Увидев, как она входит, улыбающаяся, и снимает с головы мокрый от пота платок, он раздавил едва начатую сигарету на земляном полу, густо усыпанном окурками, и с замиранием сердца спросил:

– Ну?

Ана опустилась возле кровати на колени.

– Так ты, оказывается, не только вор, но и обманщик.