Шолом-Алейхем - Тевье-молочник

Но мне кажется, я на сей раз немного заболтался. Пора ехать, делом заняться, как это говорится: у каждого свои болячки.

Будьте здоровы и всегда счастливы!

Я это к тому, что вы говорите «нынешние дети»… «Растил я чад своих и пестовал…» Легко сказать – роди детей, мыкайся, жертвуй ради них собою, работай день и ночь… А ради чего? Все думаешь: авось так, авось эдак, каждый по своему разумению и достатку. До Бродского мне, конечно, далеко, но и ставить себя ни во что я тоже не нанимался, потому что и сам я человек не из последних, и происходим мы, как жена, чтоб здорова была, говорит, – не от портных да не от сапожников… Вот я и рассчитывал, что дочери меня выручат. Почему? Во-первых, господь бог благословил меня красивыми дочерьми, а красивое лицо, как вы сами говорите, – половина приданого. А во-вторых, я и сам сейчас, с божьей помощью, не тот Тевье, что в былые времена, – могу добиться самого лучшего жениха, даже из Егупца, не так ли? Однако есть на свете бог, бог милосердия и сострадания, – вот он и являет мне чудеса свои, бросает меня и в жар и в холод, швыряет вверх и вниз. «Тевье, – говорит он, – выкинь дурь из головы, и пускай все на свете идет, как повелось!..» Вот послушайте, чего только не бывает. А с кем приключаются всякие истории? С таким счастливчиком, как Тевье, конечно.

Но зачем размазывать? Вы, надо полагать, не забыли, что случилось со мной недавно, – помните, конечно, историю с моим родственничком Менахем-Мендлом, чтоб ему ни дна ни покрышки! – и наши блестящие дела с ним в Егупце с полуимпериалами и «потивиловскими» акциями? Всем моим врагам желаю таких дел! Как я тогда убивался! Думал, – конец приходит Тевье, конец молочному хозяйству!

– Дурень ты эдакий! – говорит мне однажды моя старуха. – Довольно горевать, этим делу не поможешь! Только изведешь себя. А если бы, скажем, разбойники на тебя напали и обобрали… Сходи-ка, – говорит, – лучше в Анатовку, к мяснику Лейзер-Волфу, ты ему, говорит он, очень нужен…

– В чем дело? Зачем я ему так срочно понадобился? Если, – говорю, – насчет нашей бурой коровы, то пускай он колом вышибет себе эту дурь из головы.

– А что такое? – отвечает жена. – Подумаешь, сколько молока, сколько сыра и масла дает тебе эта корова!

– Да не в том дело, – говорю я. – Просто так. Во-первых, как можно такую корову на убой отдавать? Жалость берет… У нас в священном писании сказано…

– Хватит тебе, Тевье! Весь мир, – говорит она, – знает, что ты большой знаток священного писания. Послушай меня, жену свою, сходи к Лейзер-Волфу. Каждый раз, по четвергам, когда наша Цейтл приходит к нему в лавку за мясом, он ей покою не дает: скажи, говорит, отцу, чтобы пришел, он мне очень нужен…

Словом, надо же когда-нибудь и жену послушать, не так ли? Дал я себя уговорить и прихожу к Лейзер-Волфу в Анатовку, верстах в трех от нас. И, конечно, не застаю его дома.

– Где он? – спрашиваю у какой-то курносой женщины, которая толчется в комнате.

– На бойне, – отвечает она. – С самого утра там быка режут. Скоро должен вернуться…

Брожу один по всему дому Лейзер-Волфа и начинаю разглядывать хозяйство. Дом, не сглазить бы, – полная чаша, дай бог всем моим друзьям не хуже: шкаф ломится от медной посуды – за полтораста целковых не купишь; самовар и еще один самовар, и поднос медный и еще один – варшавский, пара серебряных подсвечников, и бокалы, и рюмочки золоченые, и семисвечник литой, и много еще вещей, и всякой дребедени без конца! «Владыко небесный! – думаю я. – Видеть бы мне столько добра у моих детей, дай им бог здоровья! Ну и везет же этому мяснику! Мало чего, что он так богат, – у него к тому же всего-навсего двое дочерей, да и те уже замужем, а сам вдовцом остался…»

Наконец господь смилостивился, отворяется дверь и входит Лейзер-Волф сердитый, мечет громы и молнии на резника. Резник его погубил, забраковал, черт его возьми, здоровенного быка, – гора – не бык! – из-за пустяка признал его трефным, отыскал какой-то изъян на легком, величиной с булавочную головку, чтоб ему сквозь землю провалиться!

– Здравствуйте, реб Тевье! – говорит он. – Что это вас никак не дозовешься! Как живете, что поделываете?

– Да как вам сказать? – отвечаю я. – И дело как будто делаем, а все на месте стоим… Как в писании сказано: «Ни жала твоего, ни меда твоего», – ни тебе денег, ни здоровья, ни минуты спокойной.

– Грешите вы, реб Тевье, – говорит он. – В сравнении с тем, что было когда-то, вы сейчас, не сглазить бы, богач!