Николай Гейнце - Власть женщины

— Тамара, если ты осмелишься… я тебя убью!

— Убьешь! — захохотала она, как безумная. — А что же мне остается, как не умереть, когда ты разлюбил меня.

— Я тебя никогда не любил. Прощай, — холодно бросил он ей и повернулся к выходу.

Она болезненно вскрикнула, кинулась к нему и обхватила руками его шею.

— Нет, нет, нет! Сжалься, Пьер, не уходи, убей меня раньше! Неужели ты бросаешь меня? Ведь этого быть не может! Ведь ты мой, мой!..

Она прижалась к нему, плача и смеясь, и покрывая его страстными поцелуями. Князь оттолкнул ее и хотел идти. Молодая женщина упала на колени и обвила руками его ноги.

— Никогда, слышишь ли, никогда я тебя не отпущу, — как помешанная, твердила она. — Разве она, эта девочка, будет так любить тебя, как я? Разве она будет жертвовать для тебя всем, как жертвовала я? Пьер, я тебя люблю безумно, всю жизнь, всю душу, все тебе я отдала! Разве я не могу доставить тебе все, что ты хочешь, разве я еще не хороша и не молода?

Она выпрямилась, и распустившиеся волосы образовали золотую рамку вокруг ее чудного мраморного лица с горящими, потемневшими глазами. Он остановился, видимо, сам пораженный этой адской красотой. Она заметила это и бросилась к нему на грудь, покрывая его своими роскошными волосами.

— Ты солгал, не правда ли, это была ложь? Ты меня любишь, любишь еще! — лихорадочно твердила она, силой сажая его в кресло и не выпуская из своих объятий. — О, Пьер, как я люблю, как я люблю тебя!

Она, как змея, обвилась вокруг него и бешено целовала его, дрожа всем телом.

— Послушай, Тамара, — начал князь, — я выслушал все то, что ты сейчас говорила, выслушал спокойно, главным образом потому, что для меня это не ново. Ты так часто повторяла мне все это, вероятно, для того, чтобы я сам наконец поверил тебе и признал бы себя извергом, погубившим твою душу и тело… Возражать я не стану, хотя вопрос, кто из нас жертва, для меня, по меньшей мере, остается открытым.

— Уж не ты ли? — запальчиво спросила она.

— Оставим это… Поговорим серьезно… Я не люблю тебя… Я не любил тебя никогда…

Она отступила от него.

— Ты… ты… не любил…

— Мы оба несчастные люди, связанные друг с другом капризом судьбы. Ужели, если одному из нас улыбается счастье, другой должен стать ему на дороге, хотя от этого не сделается менее несчастным? Я бы не сделал этого, Тамара, если бы ты была в моем положении.

— В каком?

— Я люблю и любим…

— Ха, ха, ха! — неудержимо захохотала она.

В этом хохоте слышались ноты непримиримой злобы.

— Послушай, Тамара, — мягко сказал он, после продолжительной паузы, с трудом сдерживая гнев, возбужденный ее смехом, — разве мы не можем остаться друзьями, когда я женюсь?

— Друзьями! Никогда! — крикнула она. — Нет, нет, я не согласна!

— В таком случае пусти меня, мы должны расстаться навсегда! — нетерпеливо сказал князь и сделал движение встать с кресла.

Она снова бросилась к нему, вцепилась ему в плечи обеими руками и взглянула на него безумными глазами.

— Ты умрешь вместе со мной, раньше чем уйдешь от меня! — прошептала она и, закрыв его рот поцелуем, сжала руками его шею.

Он с силой отбросил ее от себя, так что она упала на ковер, стукнувшись головою об стол.

— Ты помешалась!..

С этими словами он пошел к двери. Баронесса приподнялась и, схватив его за руку, поползла за ним на коленях.

— Убей меня! — рыдала она. — Застрели меня, ведь ты носишь револьвер с собой, и избавь меня от боли, которую я не могу долее выносить. Пьер… мое сердце… о!..

Она глухо вскрикнула и, схватившись за грудь, упала навзничь. Из ее горла хлынула кровь.

Князь Чичивадзе быстро выбежал вон, а Пашков, обезумевший от ужаса, бросился к баронессе. Схватив графин с водою, он вылил его ей на голову и подложил под нее подушку.

Поднять ее на кушетку у него не хватило сил: его руки и ноги так дрожали, что он принужден был сесть. Позвать кого-нибудь было невозможно — никто не должен был видеть ее в таком положении. Через минуту она пришла в себя, приподнялась и села, обводя вокруг себя блуждающим взглядом.

Смотря на нее, в его сердце ничего не осталось кроме жалости, жалости до боли, до слез.

Кто бы видел ее теперь истерзанную, с мокрыми волосами, забрызганную кровью, тот не узнал бы в этой измученной женщине блестящую петербургскую красавицу, гордую баронессу фон Армфельдт.

Лицо ее потемнело, осунулось, глаза ввалились.

Он наклонился к ней.

— Тамара, дорогая, успокойтесь, придите в себя.