Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– И действительно так. Право, Рандаль, у тебя такое же прекрасное сердце, как и голова. Спокойной ночи.

– Неужли домой? Так рано? Разве тебя никуда не приглашали на вечер?

– Никуда, где бы присутствие мое было необходимо.

– В таком случае, спокойной ночи.

Друзья расстались, и Рандаль отправился в один из фэшёнебельных клубов. Он подошел к столу, где четверо молодых людей (младшие сыновья хороших фамилий, жившие роскошно) все еще беседовали за бутылками вина.

Лесли имел очень мало общего с этими джентльменами; однакожь, он принудил себя быть в кругу их любезным: вероятно, это делалось вследствие прекрасного совета, полученного от Одлея Эджертона:

«Никогда не позволяй лондонским дэнди называть себя выскочкой, – говорил государственный сановник. – Многие умные люди испытывают неудачи в жизни потому, что глупцы и невежды, которых одним словом, кстати сказанным, можно бы сделать их клакёрами , часто делают их самих предметом насмешек. Какое бы место ни занимал ты в обществе, старайся избегать ошибки, свойственной многим начитанным людям…. короче сказать, не показывай из себя выскочки!»

– Я сейчас только простился с Гэзельденом, сказал Рандаль: – какой он прекрасный товарищ!

– Чудесный товарищ! заметил высокородный Джорж Борровел. – Где он? скажите.

– Ушел домой. У него была маленькая сцена с отцом, грубым деревенским сквайром. С вашей стороны было бы весьма великодушно, еслиб вы отправились к нему побеседовать или взяли бы его с собой в другое место, повеселее его квартиры.

– Неужели старый джентльмен тиранил его? какой ужасный позор! Кажется, Франк нерасточителен и современем будет очень богат…. не правда ли?

– Получит огромное наследство, сказал Рандаль: – прекрасное именье, совершенно свободное от долгов. Ведь он единственный сын у сквайра, прибавил Рандаль, отворачиваясь.

Между молодыми джентльменами начался ласковый и дружеский шепот, с окончанием которого все встали и отправились на квартиру Франка.

– Клин в дереве, сказал Рандаль про себя: – в самой сердцевине этого дерева уже сделана значительная трещина.

Гарлей л'Эстрендж сидел подле Гэлен у решотчатого окна коттэджа в Норвуде. На лице Гэлен показывался уже цвет возвращающегося здоровья; она с улыбкой слушала Гарлея, говорившего о Леонарде с похвалой и о будущности Леонарда с, светлыми надеждами.

– И таким образом, продолжал Гарлей: – забыв свои прежние испытания, счастливый в своих занятиях и следуя по добровольно избранной карьере, – мы должны, милое дитя мое, с удовольствием расстаться с ним.

– расстаться с ним! воскликнула Гэлен, и нежные розы в один момент завяли на её щеках.

Гарлей не без удовольствия заметил её душевное волнение: он обманулся бы в своих ожиданиях, сделав открытие, что в невинной душе её не было надлежащей восприимчивости более нежных чувств.

– Я верю, Гэлен, сказал Гарлей: – верю, что для вас тяжело разлучаться с тем, кто заменял вам место брата. Не презирайте меня за этот поступок. Во всяком случае, я считаю себя вашим покровителем, и в настоящее время ваш дом должен быть моим домом. Мы уезжаем из этой страны холодных облаков и тумана в страну нескончаемого лета. Вам не нравится это? Вы плачете, дитя мое? вы оплакиваете своего друга? но не забудьте о друге вашего отца. Я человек одинокий и, при своем одиночестве, постоянно ношу в душе моей печаль: неужели, Гэлен, вы не согласитесь утешить меня? Вы жмете мне руку; но к этому вы должны научиться и улыбаться мне. Вы родились быть утешительницей. А заметьте, в душе утешительницы не должно таиться эгоистического чувства: утешая других, она всегда должна выражать на лице своем искреннюю радость.

Голос Гарлея был до такой степени нежен, его слова так прямо западали в сердце Гэлен, что она взглянула на него, в то время, как он поцаловал её умное личико. Но вместе с этим она вспомнила о Леонарде и почувствовала в душе своей такое одиночество, такое лишение, что слезы снова покатились из её глаз. Прежде, чем осушены были эти слезы, в комнату вошел Леонард, и Гэлен, повинуясь непреодолимому влечению, бросилась в его объятия и, склонив голову на плечо Леонарда, произносила сквозь рыдание:

– Я уезжаю от тебя, брат мой! Не печалься, друг мой, старайся не замечать моего отсутствия.

Гарлей был сильно расстроган; сложив руки на грудь, он безмолвно смотрел на эту сцену; глаза его были влажны.