Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Довольно! сказал Гарлей, с улыбкой, выражавшей удовольствие: – все будет устроено по-вашему желанию. А теперь позвольте мне предложить вам несколько вопросов и не сочтите их нескромными. Ведь ваше имя Леонард Ферфилд?

Леонард покраснел и, вместо ответа, утвердительно кивнул головой.

– Гэлен сказывала мне, что вы самоучка; в остальном она предоставила мне обратиться к вам, полагая, вероятно, что я стал бы уважать вас менее, еслиб она сказала мне, как я догадываюсь, что вы скромного происхождения.

– Мое происхождение, сказал Леонард с расстановкой:– очень, очень скромное.

– Имя Ферфильда мне несколько знакомо. Я знал одного Ферфильда, который взял за себя девицу из фамилии, проживающей в Лэнсмере…. из фамилии Эвенель, продолжал Гарлей, дрожащим голосом. – Вы изменяетесь в лице. О, неужели ваша мать из этой фамилии?

– Да, отвечал Леонард, сквозь зубы.

Гарлей положил руку на плечо юноши.

– В таком случае, я имею некоторое притязание на вас…. мы непременно должны быть друзьями. – Я имею право оказать услугу каждому, кто принадлежит к этому семейству.

Леонард взглянул на него с удивлением.

– Потому имею право, продолжал Гарлей, оправившись несколько от душевного волнения: – что Эвенели постоянно служили нашей фамилии, и мои воспоминания о Лэнсмере, хотя и детские, остаются в душе моей неизгладимыми.

Сказав это, он дал шпоры лошади, и снова наступило продолжительное молчание; но с этого времени Гарлей всегда говорил с Леонардом нежным голосом и часто глядел на него с участием и любовью.

Они остановились у дома в центральной, хоть не фэшёнебельной улице, лакей, замечательно серьёзной и почтенной наружности, отворил дверь. По всему можно заключить, что это был человек, который всю свою жизнь провел около писателей. Бедняга! он стар был почти до дряхлости. Заботу и надменность, отражавшиеся на его лице, никакое перо смертного не в состоянии описать.

– Дома ли мистер Норрейс? спросил Гарлей.

– Для своих друзей, милорд, он всегда дома, отвечал лакей важным тоном.

И он провел гостей через приемный зад с таким величием, с каким Данго представлял какого нибудь Монморанси Людовику Великому.

– Постой на минуту: проводи этого джентльмена в другую комнату. Я сначала один войду в кабинет…. Леонард, подождите меня.

Лакеи кивнул головой, впустил Леонарда в столовую и, послушав сначала у дверей кабинета, как будто опасаясь рассеять вдохновение своего господина, весьма тихо отпер их. Но, к невыразимому его негодованию, Гарлей, не дожидаясь доклада о своем приходе, вошел в кабинет. Это была большая комната, заставленная книгами с самого пола до потолка. Книги лежали на столах, книги – на стульях. Гарлей сел на фолиант «Всемирной истории» Ралейга.

– Я привез к вам сокровище! вскричал он.

– Какое, позвольте узнать? спросил Норрейс, отрываясь от занятий и обратясь к Гарлею с приятной улыбкой.

– Душу!

– Душу! повторил Норрейс, теряясь в догадках, что именно хотел сказать этим Гарлей: – свою собственную лушу?

– О, нет! у меня нет вовсе души: у меня есть сердце, и вместо рассудка – способность увлекаться фантазиями. Выслушайте меня. Помните вы юношу, которого мы встретили у книжной лавки зачтением? Я поймал его для вас, и надеюсь, что вы сделаете из него человека. Я принимаю живое участие в нем, потому что знаю все семейство, к которому он принадлежит, и один член этого семейства был очень, очень дорог для меня. Что касается денег, у него нет их ни шиллинга, и он не возьмет даром шиллинга ни от вас, ни от меня. С бодростью он посвящает себя трудам и работе, и работу вы должны доставить ему непременно.

После этого Гарлей в немногих словах сообщил своему другу о двух предложениях, сделанных Леонарду, и о выборе Леонарда.

– Это обещает много хорошего. Человек, посвящающий себя литературе, должен иметь такое же сильное призвание, какое бы он имел, посвящая себя изучению законов. Я сделаю все, что вам угодно.

Гарлей быстро поднялся с места, от души пожав руку Норрейса, вышел из комнаты и воротился с Леонардом.

Мистер Норрейс с особенным вниманием осмотрел молодого человека. В обращении своем с незнакомыми он от природы был скорее суров, чем радушен, представляя в этом, как и во многих других отношениях, сильный контраст бедному, жалкому Борлею. Впрочем, он был прекрасный знаток физиономии человека и с первого раза полюбил Леонарда. После минутного молчания, мистер Норрейс протянул Леонарду руку.