Эдвард Бульвер-Литтон - Король англосаксов

Герцог не дал Гарольду времени одуматься, а прямо приступил к делу.

– Подойди! – произнес герцог повелительным и звучным голосом. Подойди без страха и сожаления! Перед этим благородным собранием свидетелем твоего слова и поручителем за мою верность – требую, чтобы ты подтвердил клятвой данные мне тобой вчера обещания, а именно: содействовать моему вступлению на английский престол, по смерти короля Эдуарда. Жениться на моей дочери, Аделице и прислать сюда сестру свою, Тиру, чтобы я по уговору, выдал ее за одного из достойнейших моих баронов… Приблизься, брат Одо, и повтори благородному графу норманнскую присягу.

Одо подошел к таинственному ларчику и проговорил отрывисто:

– Ты клянешься исполнить, насколько то будет в твоих силах, уговор свой с Вильгельмом, герцогом норманнов, если будешь жив и небо поможет тебе. В залог своей клятвы положи руку на этот меч.

Все это так неожиданно обрушилось на графа, ум которого, как мы уже сказали, был от природы не так быстр, как наблюдателен и положителен. Смелое сердце его было так отуманено хитростью герцога, мыслью о неизбежной гибели Англии, если его задержать еще долго в плену, что он почти бессознательно и будто во сне положил руку на меч и машинально повторил:

– Если буду жив и небо поможет мне! Все собрание повторило торжественно:

– Небо да пошлет ему свою помощь!

Мгновенно, по знаку Вильгельма, Одо и Рауль де-Танкарвил сняли парчовый покров, и герцог приказал Гарольду взглянуть.

Как перед человеком, опускающимся из золотой гробницы в страшный склеп, открывается все ужасное безобразие смерти, так было и с Гарольдом при снятии покрова. Под ним были собраны бренные останки многих известных витязей, чтимых в народной памяти, иссохшие тела и побелевшие кости мертвых, сбереженные с помощью химических составов. Гарольд вспомнил давно забытый сон, как копошились вокруг него и бесновались кости мертвых.

«При этом страшном виде, – говорит норманнский летописец, – граф побледнел и вздрогнул».

– Страшную клятву произнес ты и естественно, твое волнение – заметил герцог. – Мертвые слышали твою клятву и пересказывают ее в это мгновение в горных селениях.

Уважаемый всеми Альред был призван к Эдуарду, который заболел в отсутствие Гарольда. Этой болезни предшествовали предчувствия бедственных дней, которые должны были постигнуть Англию после его кончины. И король призвал Альреда, чтобы просить совета и сочувствия.

Альред сидел один по возвращении из загородного геверингского дворца, задумавшись над беседой своей с Эдуардом, которая, очевидно, сильно его встревожила. Вдруг дверь кельи быстро отворилась и в комнату вошел, оттолкнув слугу, хотевшего доложить о нем, человек в запыленном платье и в таком расстроенном виде, что Альред сначала принял его за незнакомца и только, при звуке голоса узнал в нем графа Гарольда. Заперев дверь за слугой, Гарольд несколько минут постоял на пороге. Он тяжело дышал и напрасно старался скрыть страшное волнение. Наконец, как будто отказавшись от бесплодных усилий, он бросился к Альреду, обнял его колена, склонил голову и громко зарыдал. Старик, знавший детей Годвина и любивший Гарольда, положил руки на голову графа и благословить его.

– Нет, нет! – воскликнул граф. – Подожди благословлять, выслушай все сначала и потом скажи, какого утешения я могу ожидать?

И Гарольд рассказал историю, уже известную, читателям. Потом он продолжал:

– Я очутился на открытом воздухе, но не сознавал ничего, пока меня не стало палить солнце. Мне показалось, будто демон вылетел из моего тела, издеваясь надо мной и моим низким поступком… Отец мой! Неужели нет способа освободиться от клятвы… вынужденной насилием?.. Я лучше буду клятвопреступником, чем предателем родины!

Альред, в свою очередь, побледнел во время рассказа Гарольда.

– Слова мои могут связывать или разрешать, – проговорил он тихо. – Это власть, вверенная мне небом… Что же ты сказал потом герцогу? После твоей присяги?

– Не знаю… ничего! Помню только, что я ему сказал:

«Теперь отдай мне тех, ради которых я предался в твои руки, и дозволь вернуться на родину с Гаконом и Вольнотом…» И что же ответил мне коварный норманн, со своим огненным взглядом и змеиной улыбкой? Он сказал мне спокойно: «Гакона я отдам тебе, потому что он сирота и ты едва ли стал бы особенно печалиться о разлуке с ним, но Вольнота, любимца твоей матери, я оставлю у себя в качестве твоего аманата. Аманаты Годвина свободны, но нужен же мне залог верности Гарольда. Это одна формальность, а тем не менее надежная гарантия». Я пристально взглянул ему в лицо, и он отворотился. «Об этом не было упомянуто в нашем договоре,» – сказал я. На это Вильгельм ответил: «Положим, что в договоре не было упомянуто это обстоятельство, но оно – скрепляет его». Я повернулся к Вильгельму спиной, подозвал Вольнота и сказал ему: «Из-за тебя прибыл я сюда и не намерен уехать без тебя: садись на коня и поезжай рядом со мной». Но Вольнот отвечал: «Нельзя так поступать! Герцог сообщил мне, что заключил с тобой какой-то договор, в силу которого я должен остаться у него в качестве твоего заложника. Скажу тебе откровенно, что Нормандия сделалась моей второй родиной и что я от души люблю Вильгельма». Я вспылил и начал бранить брата. Но на него не действовали ни угрозы, ни мольбы, и я поневоле должен был убедиться, что сердце его не принадлежит более Англии… «О, матушка, как покажусь я тебе на глаза?!» – думал я, возвращаясь сюда только с Гаконом… Когда я снова ступил на английскую землю, мне показалось, будто в горах предстал передо мной дух моей родины и что я слышал его голос в завываниях ветра. Сидя на коне и спеша сюда, я вдруг узнал, что есть посредник между людьми и небом. Прежде я преклонялся мене ревностно перед верховным судилищем… а теперь я преклоняюсь перед тобой и взываю к тебе: или позволь мне умереть или освободи меня от моей клятвы.