Карло Пазеро де Корнелиано - История Вечного Жида, содержащая краткий и правдивый абрис его удивительнейшего путешествия, продолжавшегося почти 18 столетий

Александр Север вел себя совершенно не так, как Гелиобал. Об их непосредственных преемниках можно сказать немногое. Валериана я видел во главе его армии, направлявшейся против персов, не предвкушавшего трагическую судьбу, которая его ожидала. Его сын Галлий был превосходным товаром, ценнейшим наперсником одного князя. Он был настолько хорош, что побеседовал с философом Плотином и был так доволен его политическим учением, что подарил ему город в Кампанье, дабы осуществить мечту о платоновском государстве. Однако это прекрасное начинание, не знаю почему, было не завершено.

Я имел счастье знать знаменитую Зенобию, которая была так же прекрасна и не менее умна как Клеопатра. У нее были черные глаза, прекраснейшие в мире, осанка благородна, а вид – полным достоинства. Город Пальмира, благодаря ее усилиям, поражал красотою великолепных зданий. Ее время состояло из охоты и занятий. Искусный ритор Лонгин объяснял ей красоты божественного Гомера и божественного Платона. Говорят, что королева со своей стороны объясняла многие вещи Лонгину, но мне в Пальмире об этом ничего сказано не было. По прошествии нескольких лет я наблюдал со скорбью за этой прекрасной и величайшей королевой, плетущейся пешком с золотой цепью на шее перед повозкой Аврелиана, когда тот с триумфом въезжал в Рим. Он гнал впереди себя тысячу шестьсот пленников, определенно предназначенных быть гладиаторами, десять воительниц женского пола, взятых в плен с оружием в руках, которые должны были быть подарены в качестве рабынь древней весталке; двадцать слонов, четырех тигров и более двухсот редких диких зверей, не говоря уже об иных разумных созданиях. Повозку короля тянули четыре оленя как символ его быстрых побед. На другой день он подарил королеве Зенобии дворец в Тиволи; она вновь обрела своего Гомера и своего Платона, жила как римская матрона и почила в мире.

При правлении Пробуса я вернулся в Рим и видел в амфитеатре Тита знаменитую охоту, которая состоялась на арене после того, как туда принесли огромные деревья с корнями, изображающими лес. Затем туда (на арену) выпустили тысячу страусов, тысячу ланей, тысячу оленей и тысячу диких кабанов. Каждому (зрителю) было разрешено убивать этих животных и уносить (с арены) прочь. На следующий день последовала новая охота: на арену выпустили сто львов и сто львиц, двести леопардов и триста туров. Что представляет по сравнению с этим состязание современных князьков? О многих других превосходных событиях этого времени можно было бы узнать, ежели бы я не забыл их, и если бы случай не был бы повинен в том, что многие писания того времени утеряны 7 7 . Септимий Север умер в 211, Каракалла в 217, Гелиобал – 222, Александр Север – 235. Валериан был схвачен парфянами в 260, Гальен умер в 267, Аврелиан – в 275, а Пробус – 282. Этот последний насаживал в Галлии виноградные лозы и готовил таким образом парижских лакомок будущего столетия к более дорогому удовольствию, которое гарантировали им вина из Шампани, Бургундии и Бордо, не говоря уже о нектаре из Сурени. .

Амфитеатр Тита, где я видел обе эти охоты, был эллиптической формы, облицованный мрамором и уставленный статуями; как снаружи, так и внутри он покоился на композиции из четырех колонн. Внутрь входили через шестьдесят четыре входа, восемьдесят тысяч зрителей восседали на восьмидесяти концентрических рядах из мрамора, обложенные (мягкими) подушками. Здание было открыто (сверху) при хорошей погоде и покрывалось крышей в форме шатра из льна или кожи (при плохой), дабы защитить зрителя от солнца или дождя. К тому же игра (водяных) фонтанов обеспечивала окружающим свежий и чистый воздух.

Многое можно было бы рассказать о Диоклетиане, который в Никомедии содержал блестящий двор. Его деспотическое поведение бросалось мне тогда в глаза и было заметным впоследствии, когда я видел его трагические достижения, характеризующиеся тем, что те же римляне становились все более худшими и неспособными противостоять варварам. Я принял поэтому его отказ с большой радостью. И я видел его (от всех) уединенным, садящим латук у Салоны. Он жил там в просторнейшем дворце из рубленых камней, защищенном шестнадцатью башнями. Был виден портик длиной в 517 футов. Будучи здесь, император мог прогуливаться в свое удовольствие. Латук, выращивание которого имело в его глазах, как представляется, большую ценность, чем все хлопоты его правительства, в наличии больше не имеется, однако развалины его дворца еще налицо.