Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный

И псковские люди лучшие пошли правды искать, царю жалобиться.

Допустили их на очи царские. В саду, под сенью, царь сидел пировал… Стати они челом бить до земли, все семьдесят человек как один.

Выступил по знаку цареву самый почтенный из них: высокий, мощный старик, вотчинник первый во Пскове и торговый человек богатый.

– Смилуйся, царь! – говорит. – Конец нам приходит! Свиреп наместник наш господин… Аки лев рыкающий, иский, да пожрет! А люди его яко звери хищные до нас, до хрестьян православных, до рабов твоих верных, осударь! Помилуй! Поклепцы на добрых людей клеплют, правеж правят! Разбежались, почитай, все псковские добрые люди по иным городам… Честные игумны из монастырей своих и те в Новгород побежали. Легше им тамо живется! Подумай, осударь! Князь Андрей Шуйский великий злодей был, а Турунтай и того пуще… Злы дела его и на волостях и на пригородах! Дела-тяжбы подымает старые, забытые… Пошлины тянет неправедные… На людех по сту рублей и боле! Помысли, осударь! Во Пскове майстровые люди все делать ему задарма делают. Нудит на то наместник-господин. А с богатых, значных людей силом же «поминки» берет великие… И хоботьем, и серебром, и куньями… Грамота твоя, государева, вольная, что Пскову дадена, как зерцало граду была… Да недолго. Бояре выборных наших не слушают, по ямам морят, чуть слово пикнешь… Жалились мы тебе – все зря. Не попусти, осударь! Вотчинников в разор разоряет… Чему рупь цена, в грош ценит, землю задарма отымает себе и похлебникам своим! Крестьян ямской гоньбой заморил. Кажный смерд последний, коли он с наместничьего двора, в избу любую идет, пьет-ест, куражится, орет: «Ямских подавай! По делу господаря-наместника ехать нужда приспела!» Смилуйся, защити, осударь! Не наша земля Псковская одна, весь край обнищал! Застой, надежда-царь, за рабов своих.

И со слезами, высказав свои обиды, повалились снова в ноги жалобщики.

Угрюм, невесел сидел Иван. После обеда, к вечеру дело было, когда допустил он послов до себя! В компании поправлялся Иван.

После вчерашней ночи веселой и голова болит, и на душе что-то неладно, совесть скребет… Неподкупная она…

Вон Адашев, ясный, свежий, спокойный, с добрым лицом своим красивым, словно живой укор перед глазами Ивана стоит.

Даже злоба взяла царя… На ком-нибудь надо ее сорвать, выместить.

А тут еще раньше постарался Юрий Глинский, нашептал племяннику, что князю надо было… Про измену псковскую, про дела их старые нехорошие, против Москвы.

– И теперь, – шепнул Глинский, – неспроста послы эти посланы… С Новгородом Псков стакнулся… Идут там крамолы великие. От Москвы отпасть хотят! К Литве перекинуться!

Поверил Иван, тем более что жалобщики неосторожно сами царю про ненавистный Новгород, про вольницу его напомнили. А тут еще и Коломна в памяти жива.

Не в добрый час попали послы! Плохо молились, видно, святым угодникам, когда в путь снаряжались.

С недоброй улыбкой заговорил Иван.

Знал Адашев улыбку эту, и даже сердце у него упало, когда мелькнула она на губах царя, как зловещая молния, предвестница большой грозы.

– Плохо вам, баете? Гм…

– Уж так плохо – и-и! Бяды! Слов нетути!

– А игумны, отцы святые, в Новгород сбежали? Лучше, значит, тамо?

– Много легше, осударь милостивый! Новгородцы не простаки, как мы. В обиду себя и наместнику самому не дадут, не то что… Шуйские одни, бояре, чего у них стоят! Завсегда они Нову-городу первые заступники… Вот и…

– Знаю, помню, – кулаки сжимая, стискивая крепко зубы, бормочет Иван. – Так вам завидно?

– Не то што завидки берут, а маета от наместника, волокита великая, разор крайний! Смертушка пришла… Вон и духовенство, отцы наши монахи и священники… И суседи-новгородцы порадили: «Чего, мол, дома сидеть, терпеть? Под лежачий камень и вода не течет. Дите не плачет, мать не разумеет… Ступайте, добейте царю челом, пожалобитесь. Послушает вас царь…»

– Как же… Как не послушать?! Коли правду вы баете? Только правду ли?

– Хошь побожиться! Вот вели на образ святой!

И закрестились благоговейно все жалобщики широким, истовым двуперстным крестом.

– Гм… Дело, дело… Значит, как перед Господом? – каким-то не своим голосом допрашивал Иван, из себя теперь вышедший, так как сами псковичи выдали свои сношения с новгородцами.

И сознавал в душе Иван, что не владеет собой, что какое-нибудь дурное, неправильное решение примет, да на горе, уж и сдержаться сам не может…

– Как перед Господом? Хоть на суд Божий? – спрашивает. И только старается не встретиться взором с глазами Адашева.