Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный

– Изволь, осударь! – вспыхнув невольно лицом, ответил Адашев. – Хоть и не мастак я… Да пришлось как-то… Читывал я итальянскую книжицу невелику. Мних один, домниканец, складывал… Как его? Да, Банделли звали… Забавные у него гистории, хошь и не совсем чинные да пристойные…

– Их-то нам и подавай! Уж коли мних писал – значит, забавно. Мастаки они на всяку таку всячинку. Валяй!

И, заливаясь не раз румянцем стыда, покорный воле царя, Адашев стал пересказывать новеллы шутливого характера из хроники некоего доминиканца Банделли, изображавшего все в живых красках, с забавным остроумием. Оба слушателя забавлялись и хохотали от души, причем царя занимал столько же рассказ, сколько и невольное смущение и застенчивость рассказчика, чистого душой, патриархально воспитанного в семье Алексея Адашева.

– Ишь ты, – заметил Иван, – соромишься ты, словно девица красная. Соромишься шутки шутить… Все бы тебе из божественного… Да, скажи, женат ты, Алеша?

– Женат, осударь!

– А што, красива твоя женка? Стройна, полна? Как звать-то ее?

– Настасьей, осударь… Мне – мила… А там как сказать: красива ай нет – не знаю…

– Ладно. Кроешься… Боишься, чтобы не сглазили? Ладно, на Москву воротимся – сам приду погляжу. Да скажи: на кой ляд так рано оженили тебя, молодца? То-то ты мне такой плохой товарищ в веселых забавах моих! К жене все домой тянет? А? Право, рано сгубили парня.

– Воля была родительская, осударь… И опять: протопоп Сильвестр, отец честной, батюшке моему порадил. «Скорей парня женить, – сказал, – раньше добра видать… Деток выведет. Будет для кого стараться: дом приумножить, а не расточить… Хошь и не царское наследие у нас, чтоб надо готовить преемника, а все ж гнездо… И не избалуется парень, здоровей будет! Господь так и устроил, чтобы в брак вступали люди. Следует лишь соблазну блюстися!»

Внушительно, твердо повторил почему-то Адашев эти речи пастыря, словно желая врезать их в ум и душу отрока-царя.

Тот задумался на мгновение.

– Протопоп наш, благовещенский, Сильвестра? Вы его откуда знаете?

– Из наших он краев, новгородский…

– Да, да, правда… И я замечал: хороший он поп… На иных не похож. Хошь бы Федора взять Бармина, батьку духовного моего.

– Да, Сильвестр – редкого ума старец и жизни святой! – живо вмешался Владимир, который знал, как много помогли его освобождению именно Сильвестр с Макарием-митрополитом. – Давно он ведом нам, государь! Истинный пастырь духовный!

Царь еще больше задумался.

– Гм… надо будет пощупать попика… Може, и мне он по душе придется, ежели вам так угодил. А я не одних скоморохов да чревоугодников, застольников моих, жаловать умею… И людей бы добрых, изрядных хотелось круг себя видеть… Да чтой-то мало их! – произнес негромко этот царь, в пятнадцать лет успевший узнать всю тягость жизни и извериться в окружающих, – и замолк.

Вдруг тишина в шатре прервана была резким криком:

– Да приидет Царствие Твое!

Это крикнул сидящий на жерди говорящий попугай Ивана, посланный царю константинопольским патриархом, умевший читать «Отче наш». Иван улыбнулся.

– Приидет! Приидет! Да не сразу, видно… – И, погладив по шейке любимца, снова стал беседовать с Адашевым и с братом. Но скоро опять дремать стал и отпустил их…

За те немногие дни, какие провел еще под Коломной Иван, пока пришло известие, что крымцы бою испугались, назад поворотили, ретивый дьяк Захаров и розыск весь кончил… Как по писаному все пошло!

Всплыли все замыслы злодейские наружу: поджигательство Шуйских явное. Соучастие тайное, оказанное со стороны Кубенских и Воронцовых, которое помогло осуществлению дела.

Иван в ярость пришел, услыхав такие вещи.

– Федя Воронцов? Тот же, что Юдиным целованием целовал меня? Сам о крамоле упреждал, сам же и заводил ее? С врагами своими смертельными против меня с Шуйскими стакнулся?! Ладно же! А Кубенским мало, видно?! Не унимаются? Весь род их изведу, а смирю строптивых, покажу им, каков я «овчина» есть под шкурой львиною.

И оба брата Воронцовых, Федор и Василий, и Кубенский Петр казнены были смертью. А их многочисленные сообщники, смотря по степени вины, или, вернее, ненависти к ним Ивана, – кто сослан был, кто батогами и кнутами казнен, кто просто опале подвергнут, с глаз царских удален в поместья свои дальние.

Было замешано в деле несколько лиц из белого и черного духовенства. Их, властию митрополита, тоже кара постигла. Кого заточили в монастыри дальние, бедные. Иных расстригли, предали светской власти на расправу.