Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный

– Веселится сокол наш ясный! – твердили мужички-серячки. – Молод-зелен еще… Ничаво… Все обойдется. Вон бают: и ласков он порой к нашему брату – крестьянам православным! Што же, пущай его!

Бояре, глядя на буйные забавы, поглаживали бороды и самодовольно твердили:

– Ишь, побойчал как! Хоробрый будет волостель. Землю обережет. Не станет на печи от ворога прятаться…

Младший брат, Юрий, тот оставался в Москве, во дворце, и целыми днями там или ел, или спал, или в бане парился. А то в окно глядел, птицу кормил-прикармливал, которая к знакомому окну всегда стаями слеталась.

В одно утро Воронцов, все время и так ходивший туча тучей, вошел к Ивану в особенно мрачном настроении.

– Что с тобой, Федя? Ай с левой ноги ноне встал? – после первых приветствий спросил царь.

– С левой? Погоди, скоро никакой не останется… Не с чевы и вставать буде.

– Ой, что так страшно? Аль татар трусишь?

– Какие татаре? Свои горше лютого татарина ушибут. Тогда вспомянешься, кто твой слуга верный, а кто Юда-предатель.

Загорелись глаза у Ивана, даже задрожал он, пуще всего не любивший намеков и боявшийся неизвестности.

«Что бы ни было страшное – да легче его знать, чем пустяковой беды ожидать!» – говаривал он.

– Эй, Федь! – прикрикнул царь на Воронцова. – Гляди, не очень зли меня. Я нынче тоже не больно радошен встал. Говори, коли дело есть, не виляй хвостом по-лисьи!

– Что не сказать? То и дело, что мятеж в стану. Бояре твои первые: Бельские-Подбельские да ГлинскиеСпать Завалинские то учинили, что ратники бунт завели… потайный пока… А там и въявь все объявится… Увидишь скоро. А тебе никто и не скажет… Позволяют чуть не одному скакать. На пагубу, видно, чтобы потом власть в руки свои вплотную забрать!

– Мятеж? Бунт? Ратники? Да ты спятил! Когда? Кто? Не Шуйские ль то сызнова?

Иван и допустить не мог в уме, чтобы простые ратные люди какое-либо зло от себя сами замыслили на него, на царя, Богом данного. Воронцов на миг задумался: предать или не предать давних врагов своих, недавних союзников, Шуйских?

И решение быстро созрело.

– Шуйские? – повторил он словно неохотно. – Може, они, да и не одни! Я не обыщик. Мое дело тебя остеречи да оберечи. А там каты твои пущай с докащиками сыск ведут да воровских людей имают! Только совет мой тебе: не езжай никуды без доброй сторожи… А лучше и вовсе дома посиди… покамест…

Иван только презрительно посмотрел на Воронцова. Потом, помолчав, промолвил:

– Ин, ладно! Спасибо за вести. А как быть мне – рассудим мы сами о том умишком своим.

В то же утро на любимом коне своем, на арабчике, которого принял в дар от Адашева, щедро одарив взамен нового слугу своего, выехал, по обыкновению, за город Иван с большой, блестящей свитой. А поодаль скакала дружина дворянская, человек двадцать – тридцать. Рядом с Иваном едут: двоюродный брат его князь Владимир Андреевич Старицкий и родич, племянник царя по женской линии, князь Мстиславский Иван. На большом, тяжелом коне плетется за всеми грузный царь касимовский Шиг-Алей, безбородый и малоподвижный. При нем брат Джан-Алей и Дайр – царевич астраханский. И Курбский Андрей, воин молодой, и Горбатый князь, воевода тут же едут. Воронцовы оба брата поодаль немного: Федор и Василий. Кубенский Семен, родственник казненного всего год тому назад князя Ивана, троюродного брата царского, едет задумчивый, взволнованный чем-то. Мстя за невинно казненного страдальца, он теперь подал руку Воронцовым и Шуйским, но прямая честная душа Рюриковича возмущается окольными, темными путями, которыми пришлось ему идти. Двое князей Сицких: Даниил и Василий Андреевичи – рядом с Кошкиными-Захарьиными едут, с Никитой и Данилой Романовичем. Особенно сблизила этих бояр женитьба Василия Сицкого на Марфе – старшей из двух сестер-сироток Кошкиных-Захарьиных.

Морозов Михаил, воевода Михаил Воротынский, Хованский-князь, Иван Челяднин, Палецкий, Бельский молодой – все тут.

Алексей Адашев, новый постельничий царский, едет и о чем-то толкует с князем Дорогобужским, своим товарищем по должности, тоже спальником царским. С говором и смехом ехала вся кавалькада. Атласные кафтаны, опушки меховые, соболиные, разводы и жгуты, из золотых да серебряных нитей тканные, камни, самоцветы дорогие, украшавшие всадников, – все это так и сверкало-переливалось в лучах ярких, солнечных.

Оружие дорогое, с насечкою, тоже сияло да позвякивало. Оперенные стрелы в саадаках на быстром скаку так и взлетали за спиной у дворян-провожатых…