Фаддей Булгарин - Марина Мнишех, супруга Димитрия Самозванца

Бояре более еще, нежели простой народ, ненавидели Лжедимитрия. Самозванец не доверял им, обходился с ними весьма презрительно и важнейшие в государстве должности поручал полякам. Духовенство с справедливым негодованием взирало на иезуитов, пресмыкавшихся в царских чертогах и шептавших царю на ухо в присутствии вельмож и чиновников. Лжедимитрий ходил в польской одежде, не соблюдал предписаний православной российской церкви, пренебрегал обыкновения, освященные временем. Народ усомнился даже в том, что он русский; и начал презирать его великолепие и ребяческую суетность, которыми он прикрывал свое ничтожество.

Марина, напротив того, снискала себе любовь многих русских бояр своею вежливостию, умом и красотою. Она даже подавала мужу своему благие советы более заниматься государственными делами, сближаться с русскими и обходиться с ними ласково. Он не слушался ее и проводил время в пиршествах и забавах. Легковерный думал, что уже победил все преграды, истребив род Годуновых и окружив себя чужеземными войсками. Лжедимитрий равномерно не слушал советов своего тестя Мнишеха и папского нунция Рангони, который чрез своего племянника напоминал ему, что должно поступать осторожнее. В упоении роскоши самозванец не видел меча Дамоклесова, который висел над его главою и уже готов был упасть.

Открытие заговора между боярами и великодушный поступок самозванца с Димитрием Шуйским, обличенным в намерении лишить его жизни, не истребил в сей фамилии ненависти и пагубных для самозванца замыслов. Пламя таилось под пеплом и готово было вспыхнуть. Заговор существовал во всей своей силе, и только ожидали прибытия Марины и с нею возвращения сокровищ, отправленных из Москвы в подарках, чтоб привесть оный в исполнение.

По прибытии Марины в Москву заговорщики начали распускать в народе слухи о намерении царя истребить русских бояр, духовенство и ввести в России римско-католическую веру.

Уже иезуиты имели позволение строить церкви и заводить католические училища; народ твердо был уверен, что сие клонится к уничтожению православия. Другая ужасная мысль, о замысле Лжедимитрия истребить бояр, также имела вид правдоподобия. Польское воинство намеревалось отправить военные игры в честь новой царицы и делало к сему различные приготовления. Приверженцы Шуйских говорили, что поляки готовятся во время торжества умертвить русских и завладеть их имением и женами. Дурное поведение сих иноземцев и беспрестанные их насилия придавали вероятность сим предположениям. Народ с нетерпением ожидал минуты, чтобы свергнуть с себя сие несносное для него иго и отмстить за нанесенные ему обиды. Наконец час мщения наступил, и народ русский начал сию ужасную борьбу, в которой Россия, испытав все возможные бедствия, наконец восторжествовала над своими противниками. Роду Романовых предоставлено было провидением излечить глубокие раны, нанесенные ей внешними и внутренними врагами, утвердить колебавшееся царство и возвести оное на высочайшую степень славы и могущества.

В ночи с 16-го на 17-е мая, когда Лжедимитрий после пиршества лежал в глубоком сне, главные заговорщики собрались в доме Василия Ивановича Шуйского. Один из них именем царя повелел тремстам иностранным алебардистам, бывшим на страже в Кремле, разойтись по домам. Легковерные исполнили сие мнимое повеление царя, оставив только тридцать человек для охранения ворот. В три часа утра грозный набат раздался в городе и возбудил от сна устрашенных жителей столицы. Лжедимитрий соскочил с постели, накинул на себя польское полукафтанье, вооружился турецкою саблею и выбежал второпях в ближнюю комнату, где встретил Димитрия Шуйского. «На что бьют тревогу?» – спросил самозванец. – «На пожар», – отвечал Шуйский и поспешил удалиться. Между тем народ толпится на улицах и повторяет те же самые вопросы. Рассеянные по всем частям города заговорщики вопиют, что литва режет бояр. Граждане, вооруженные ружьями, копьями и рогатинами, вламываются в домы, занимаемые поляками, и начинают ужасное кровопролитие. Ударили во все колокола; смятение сделалось общим, и народ устремился во дворец. Тридцать немецких алебардистов удержали в воротах первое нападение. Является Василий Шуйский, держа в одной руке крест, а в другой меч. «Пойдем карать похитителя престола и тирана, – возгласил он к народу, – если мы не умертвим его, пропали наши головы». По гласу мужа, указующего знамение Спасителя, народ бросился в ворота. Некоторые из немецких алебардистов пали от выстрелов; прочие разбежались, и неистовая чернь проникла в чертоги. В комнатах не было стражи: царедворцы оставили своего повелителя в несчастии; один Басманов пребыл верным. Самозванец в сие время был в недоумении, колебался между страхом и надеждою и не знал, на что решиться. Басманов вбегает к нему опрометью: «Измена, государь! – восклицает он. – Я умру, но ты помышляй о себе!» С сим словом он стал в дверях и мужественно защищал вход, доколе не упал на пороге, пронзенный множеством ударов. По трупу Басманова народ ворвался в покой самозванца, который, желая избегнуть его ярости, выскочил из нижнего жилья в окно и жестоко ушибся при сем падении. В сие же время один из народа нанес ему глубокую рану в ногу; несчастный, лишившись чувств, лежал на земле, истекая кровью. Стрельцы окружили его и, сжалившись над его положением, отлили водою, возвратили к жизни и начали разгонять народ, который с воплем требовал головы самозванца. Слабым голосом Лжедимитрий умолял стрельцов спасти его, обещая им в награду имение и жен боряских. Тогда начальники заговорщиков, видя, что наступила решительная минута, которой не надлежало терять в пустых переговорах, громко воскрикнули к своим единомышленникам: «Пойдем в город, подожжем стрелецкие домы и перережем их жен и детей!» Сии ужасные слова как громом поразили стрельцов: любовь родительская и супружеская привязанность погасили в сердцах отзыв корыстолюбия. Они опустили ружья и в безмолвии разошлись, предав самозванца на жертву народу. В сие время бояре обступили его, поносили ругательствами, называя самозванцем, Гришкою Отрепьевым, изувером, богоотступником, и повелевали признаться в истине его происхождения. Зрелище ужасное и поучительное для честолюбцев, которые, пользуясь легковерием и ослеплением людей, дерзают возноситься из праха обманами и коварством! Лжедимитрий не мог уже подняться на ноги: окруженный боярами, он сидел, перевалясь назад и опираясь о землю руками, которые скользили по собственной его крови; с выражением глубокого страдания он обращал кругом умоляющие взоры и заклинал сжалиться над ним. «Если вы не верите мне, – говорил он угасающим голосом, – что я сын царский, спросите у царицы, матери моей». – «Она отрекается от тебя, – возразил один из бояр, – обман твой обнаружен, нет тебе спасения!» Тогда Лжедимитрий, видя, что сострадание замерло в душах его врагов, опустил голову на грудь, закрыл глаза и ожидал смерти. Боярский сын Григорий Волуев пробился сквозь толпу и выстрелил в него из карабина, который он имел под полою своего кафтана. Лжедимитрий опрокинулся навзничь. Дворянин Воейков нанес ему другой удар – и несчастного не стало. Ожесточенная чернь долго ругалась над его телом, которое наконец повлекли за ноги в монастырь, чтоб показать вдовствующей царице, а после сего вместе с телом верного Басманова выставили посреди площади на всенародное позорище. Когда сие происходило с Лжедимитрием, часть заговорщиков при самом начале смятения бросилась в комнаты Марины. Она уже из окна своего видела толпы вооруженного народа, слышала колокольный звон, грозные вопли, выстрелы – и готовилась к смерти. Придворные женщины с жалостным криком вбежали к ней и с трепетом объявили, что разъяренная чернь вломилась в чертоги и с угрозами ищет царицы. Марина не произнесла ни одного слова, поправила на себе одежду и с твердостью ожидала своей участи. Наконец толпа народа явилась у ее дверей, которые защищал юный Осмольский, паж царицы. Несколько выстрелов повергли на землю великодушного юношу; одна из пуль ранила гофмейстерину Марины госпожу Хмелецкую, и смертный страх овладел несчастными женщинами, окружавшими царицу. Их жалостные вопли, мольбы и слезы смягчили наконец народную злобу, но не истребили мести. Сорвав одежды и драгоценные уборы с Марины и ее приближенных, народ повлек их из Кремля в соседний дом, принадлежавший некогда Годунову, где заговорщики приставили крепкую стражу. Во время продолжавшегося в городе кровопролития, когда ее родственники и единоземцы погибали или находились на краю погибели, Марина, полунагая, окруженная своими женщинами, предавшимися отчаянию, сохраняла спокойствие и присутствие духа. Она не роптала, не жаловалась, не проливала слез и даже не утешала своих подруг: наблюдала хладное молчание, по временам молилась, прохаживалась большими шагами по комнате и только при усиливавшихся выстрелах произносила с чувством: «Бедные, несчастные, за что они терзают друг друга!» Все, что она представляла к успокоению отчаянных своих женщин, состояло в советах уповать на Бога и надеяться на его милосердие.