Юзеф Игнаций Крашевский - Валигура

Указав ксендзу место на устланном кресле, сам князь стал напротив него, а за ним, опираясь на свою трость, стояли канцлер и отошедший в сторону Воевода.

Лицо Лешека снова, словно умоляя епископа о милости, улыбалось ему, из Иво смех вызвать не в состоянии. Видно было, что князь, ничего слишком важного в разговоре не ожидая, хотел от него быстро отделаться. Поглядев на епископа, который размышлял, думая, с чего начнёт, Лешек тоже нахмурился.

– Мне очень не везёт с тем, – отозвался Иво, – что почти всегда предназначен быть для вашей милости птицей, пророчащей плохое…

– Напротив, – отпарировал Лешек живо, – вы для меня лучший опекун и отец.

– Но из любви и заботы о вас всегда приношу плохие новости.

– Плохие ли? Отец мой? – спросил князь, складывая руки.

– Всякая жизнь трудна, а вы сами сказали, – отозвался епископ, – тем более у тех, кто сидит выше.

– Значит, помогите мне от этого зла… – живо сказал Лешек. – Помогите его избежать. Но вы, отец мой дорогой, – добавил он, – с этой вашей отцовской нежностью ко мне, часто, может, больше видите плохого, нежели есть. Я рад бы и во зло, и в злых, что его делают, не верить.

– Всё же, милостивый пане, – вздохнул Иво, – Бог допускает зло, чтобы было критерием доброго…

Наступила минута молчания.

– Сами будучи добрым, – доложил Иво, – вы не хотите, милостивый пане, верить в людскую превратность.

– Но о ком вы говорите? – торопя, чтобы быстрей освободиться, воскликнул князь.

– Начнём с Одонича, – отозвался епископ, – из плохих этот, по-видимому, самый худший, если не нужно ещё первенства перед ним дать его шурину, Святополку. Одонич, жадный до царствования, как дед его, Мешко, имеет его желания и железное упрямство, и его пример перед собой, но стократ более виновен Святополк, который, милостью вашей и вашего отца назначенный великорадцей Поморья, хочет его незаконно и неблагодарно захватить и оторвать.

– Ах! – воскликнул Лешек. – Святополк имеет в себе буйную кровь Яксов – это правда, но кто же знает, Одонич ли его, или он Одонича подстрекает и хитрит. Они оба не кажутся мне опасными.

– Милостивый пане, – прервал грубым, понурым голосом канцлер Миколай, – я боюсь, как бы к этим двоим ещё кого-нибудь третьего не пришлось присоединить в реестр твоих неприятелей.

Лешек повернулся к нему, нахмурившись, с упрёком на лице, почти с угрозой, к которой он не привык. Канцлер склонил голову и замолк.

– И я бы был того мнения, что Святополк с Одоничем не имели бы отваги, – прибавил епископ, – если бы они не глядели на кого-то, чьего имени выговорить даже уста содрогаются.

Лешек весь вздрогнул, поднял голову, возмущённый, и, казалось, на мгновение даже забыл о должном епископу уважении.

– Отец! – воскликнул он. – Вы разрываете мне сердце!

И разрываете его напрасно. Я догадался, кого вы мне как неприятеля хотите указать. Но нет! Нет! Не хочу этому верить, не верю, и если бы я ошибался, если бы должен был пасть жертвой ошибки, предпочитаю умереть, чем подозревать… брата. Мы дети одной матери.

– Вы разные, как Авель и Каин, – отозвался Иво с великой силой. – Вспомните, князь, молодость! Вы были когда-нибудь похожи друг на друга? Вы – любовь, тот – строгость; вы – доброта, он – жестокость, вы – равнодушный к власти, он – жадный до неё.

Лешек слушал с опущенной головой, хмурый, но не убеждённый.

– Конрад не такой плохой, как вы опасаетесь, – сказал он. – Он горячей, чем я, Бог ему дал больше силы, также больше желаний, но в его сердце…

Говоря это, он бросил взгляд на собравшихся, все удивительно недоверчиво, почти с жалостью, слушали. Лешек остановился на мгновение и докончил:

– Конрада мы оставим в покое.

Марек вздохнул, Иво поглядел на канцлера – замолчали.

– У меня плохие доказательства, – сказал после долгой паузы епископ, – нужно бдить, по крайней мере, знать, наблюдать, чтобы нас опасность не схватила врасплох.

– Одонич, – прервал вдруг Лешек, – сражался с Тонконогим больше, чем со мной, всё кончится, когда их разделим, и помирим.

– А есть ли способ примирения их, когда один всё хочет иметь и вырвать у другого? – спросил епископ.

– Вспомните, – отозвался Лешек мягко, – тот поход Генриха Вроцлавского на меня, когда он также хотел отобрать у меня Краков, хотел вырвать, и с войском стоял на Длубне.

Уже должна была пролиться кровь, всё-таки набожный, святой мой Генрих, услышал советы, дал успокоить себя, вы предотвратили эту бурю… и обнялись, как братья, вместо того чтобы воевать, как враги.