Юзеф Игнаций Крашевский - Сын Яздона

Павлик, Янич и Лузман остановили коней.

Немец подбежал к колодцу за водой, заглянул в глубь и крикнул – он был полон трупов. Тут же протекал ручей, пошли из него зачерпнуть, на берегах видна была застывшая кровь.

Павлик тем временем вырывал стрелы из своей одежды и тела. Янич отдыхал, опираясь о столб. Лузман стонал, глядя на израненное тело. Издалека с ветром доходили до них победные крики татар.

Едва немного отдышались, когда немец показал на дороге мелькающие фигуры троих татар. Они скакали за ними, а скорее, катились по тракту, словно три чёрных ядра. Янич вздрогнул, Павлик уже сидел на коне. Из этих трёх преследовпателей тогда выросло шесть. Мгновение, и снова девять мчатся по дороге и кричат.

– Янич, кони уже не пойдут дальше! – воскликнул Павлик. – Но мы можем ещё биться с этой мерзостью. Трое на одного? Не много!

Дикий парень, несмотря на угрозу, от которой только что ушли, рассмеялся сердцем, больше дерзким, чем рыцарским.

– Будем биться!

Янич сел на коня, Лузман молча последовал его примеру.

Они стояли, прижавшись друг к другу, поворачиваясь к подбегающим татарам, которые, как вихрь, стегая коней плетьми, гнали на них. Янич и Павлик имели ещё остатки копий в руке, Лузман – обух, который у него чудом остался у седла.

Когда первый из погони подскочил к Павлику, тот одним ударом в голову трупом его положил. Свалился с коня… Прежде чем другой поспешил за него отомстить, Лузман поранил его и покалечил, а так как имел разъярённого коня, когда татарин пал, тот уничтожил его, давя копытами под собой.

Янич также мужественно сражался, а среди боя повторял только:

– Если жизнь сохраню, Богу в жертву её сложу!

Павлик, никаких клятв не давая, рубил и сёк. Восемь татар лежало побитых, девятый раненый отчаянно защищался, когда Лузман, напав на него, скрутил его верёвкой.

Так окончился этот бой.

На тракте больше не было видно погони. Утомлённые воины сели на землю, разглядывая трупы. Павлик, как ребёнок, с любопытством потрогал их концом сломанного копья, дабы лучше приглядеться к этим созданиям. Подобных людей они отродясь не видели. В последнем крике открылись их уста, обнажая волчьи белые зубы, а вывернутые глаза на глаза дикого зверя были похожи.

Павлик вздохнул – ему на ум пришёл его старый Воюш. Он видел, как, гонясь за ним и заслоняя его, он упал.

– Вечный ему покой! – шепнул он. – Зато я теперь свободен!

Недолго они могли тут отдыхать, счастьем, Янич в околице хорошо знал дороги.

Ему казалось долгом пробраться в Кросно, чтобы быть послом несчастья бедной матери, потому что, хоть и не видели падающего князя Генриха, не могли сомневаться, что остался на Добром поле.

Скорбно молчащие, они медленно пустились к лесам.

С башни костёла Панны Марии никто уже не смотрел на поле боя, на которое храбрые люди, предчувствуя смерть, пошли умирать. Несколько несчастных беглецов дотащилось до ворот, обливая кровью дорогу. Принесли запертым в стенах жалобное слово:

– Князь Генрих пал в бою… Болько Моравский пал в бою…

Погиб Опольский, убит храбрый Сулислав и Клеменс, Глоговский воевода, и Конрад, и все, которые шли на то, чтобы погибнуть за веру.

В Лигницком замке осталась небольшая горсть подкрепления, немного ксендзев и мещанского люда. Заперли ворота – ждали.

На рассвете следующего дня, когда колокол звал в костёл на мессу, чернь ему криком отвечала из-за валов. Замок был со всех сторон окружён.

Против ворот стоял на коне татарин, держа воткнутую на жердь человеческую голову. Старый ксендз, который смотрел с вершины стен, узнал посиневшее, трупное лицо своего пана, и упал с плачем на землю. С этой головой язычники начали обегать замок по кругу, а где на валах показался люд, поднимали её и наклоняли.

– Смотрите, вот ваш господин!

Русинов, которых они с собой вели, послали поторопить, чтобы замок им сдался. Отвечали молчанием. Мещане заперлись, решив обороняться до конца.

День, два находились под валами татары, на третье утро их не стало. Ворота оставались запертыми ещё в течение всего дня. Боялись их хитрости и предательства.

Четвёртого дня выслали ночью на разведку. Отряд пошёл к Одмухову и там встал лагерем.

Только когда из Болесиска повернули к Моравии, осторожно открыли ворота, чтобы идти на поле боя и достойно похоронить тела христианских рыцарей.

Лежали ещё кучами, как упали, трупы погибших, без голов, без ушей, ужасно порубленные и спутанные, лишённые одежды, избавленные от доспехов, с телами, покусанными воронами и волками. Узнать их уже никто не мог, поэтому в могилы складывали вместе, а останки князя Генриха, чудесно опознанные по шестью пальцам на ноге, перевезли во Вроцлав.