Илья Мельников - Чехов за 30 минут

Рассказ ведется от имени молодого, однако пользующегося известностью художника, который гостит в имении у помещика Белокурова. Проводя дни в праздности, художник часто бродит по окрестностям, и как-то раз видит незнакомую усадьбу. И вид этой усадьбы, и две молоденькие девушки, встреченные там, – все оставляет приятный след в его душе. Познакомившись с семьей Волчаниновых, главный герой много времени начинает проводить с ними. Со старшей сестрой, Лидой, которая имеет активную жизненную позицию (работает в земской школе, принимает больных крестьян, тратит на себя лишь заработанные своим трудом деньги), главный герой постоянно спорит по важным вопросам. Он считает, что прежде всего надо дать народу свободу, снять иго непосильного труда, а потом народ уже сам приобщится к ценностям культуры и образованию. Аргумент Лиды: «надо же делать хоть что-нибудь». Имеется в виду – не бездействовать в трудной ситуации.

В противовес Лиде все остальные герои рассказа живут совершенно расслабленно и праздно. Женя (младшая сестра, которую называют Мисюсь) весь день проводит возле матери, читая. Молодой художник читает, гуляет. Между ним и Мисюсь зарождаются отношения.

Содержание всего рассказа «Дом с мезонином» (отнюдь не маленького) – в противопоставлении жизненных позиций, в разговорах. Лида спорит с жизненной философией главного героя, говоря о нем отвлеченно, как о неком классе: «господа пейзажисты», подразумевая тем самым, что пейзаж – не предмет первой необходимости, а значит, польза от него невелика.

Узнав, что «господин пейзажист» поцеловал сестру Женю, признавшись ей таким образом в любви, Лида устраивает отъезд матери и сестры, чтобы прекратить эти отношения. Финал рассказа открыт – читатель может сам домыслить, что будет дальше с героями.

Это было 6–7 лет тому назад, когда я жил в одном из уездов Т-ой губернии, в имении помещика Белокурова, молодого человека, который вставал очень рано, ходил в поддевке, по вечерам пил пиво и всё жаловался мне, что он нигде и ни в ком не встречает сочувствия. Он жил в саду во флигеле, а я в старом барском доме, в громадной зале с колоннами, где не было никакой мебели, кроме широкого дивана, на котором я спал, да еще стола, на котором я раскладывал пасьянс. Тут всегда, даже в тихую погоду, что-то гудело в старых амосовских печах, а во время грозы весь дом дрожал и, казалось, трескался на части, и было немножко страшно, особенно ночью, когда все десять больших окон вдруг освещались молнией.

Обреченный судьбой на постоянную праздность, я не делал решительно ничего. По целым часам я смотрел в свои окна на небо, на птиц, на аллеи, читал всё, что привозили мне с почты, спал. Иногда я уходил из дому и до позднего вечера бродил где-нибудь.

Однажды, возвращаясь домой, я нечаянно забрел в какую-то незнакомую усадьбу. Солнце уже пряталось, и на цветущей ржи растянулись вечерние тени. Два ряда старых, тесно посаженных, очень высоких елей стояли, как две сплошные стены, образуя мрачную, красивую аллею. Я легко перелез через изгородь и пошел по этой аллее, скользя по еловым иглам, которые тут на вершок покрывали землю. Было тихо, темно, и только высоко на вершинах кое-где дрожал яркий золотой свет и переливал радугой в сетях паука. Сильно, до духоты пахло хвоей. Потом я повернул на длинную липовую аллею. И тут тоже запустение и старость; прошлогодняя листва печально шелестела под ногами, и в сумерках между деревьями прятались тени. Направо, в старом фруктовом саду, нехотя, слабым голосом пела иволга, должно быть, тоже старушка. Но вот и липы кончились; я прошел мимо белого дома с террасой и с мезонином, и передо мною неожиданно развернулся вид на барский двор и на широкий пруд с купальней, с толпой зеленых ив, с деревней на том берегу, с высокой узкой колокольней, на которой горел крест, отражая в себе заходившее солнце. На миг на меня повеяло очарованием чего-то родного, очень знакомого, будто я уже видел эту самую панораму когда-то в детстве.

А у белых каменных ворот, которые вели со двора в поле, у старинных крепких ворот со львами, стояли две девушки. Одна из них, постарше, тонкая, бледная, очень красивая, с целой копной каштановых волос на голове, с маленьким упрямым ртом, имела строгое выражение и на меня едва обратила внимание; другая же, совсем еще молоденькая – ей было 17–18 лет, не больше – тоже тонкая и бледная, с большим ртом и с большими глазами, с удивлением посмотрела на меня, когда я проходил мимо, сказала что-то по-английски и сконфузилась, и мне показалось, что и эти два милых лица мне давно уже знакомы. И я вернулся домой с таким чувством, как будто видел хороший сон.