Евгения Марлитт - Наследница. Графиня Гизела (сборник)

Перед этим портретом и остановилась вдова. Потом она встала на стул, сняла портрет и вынесла его из комнаты. Фелисита напряженно прислушивалась к ее шагам – она поднималась по лестнице все выше и выше, вероятно на самый чердак.

В дверях появилось испуганное лицо Генриха.

– Так и есть, Фридерика! – сказал он, обернувшись. – Это был портрет покойной матери господина Гельвига!

Старая кухарка заглянула в комнату.

– Ах ты, Боже мой, правда! – воскликнула она, всплеснув руками. – Если бы узнала про это гордая покойница – в гробу перевернулась бы, а покойный барин-то!.. Положим, она была ужасно одета, совсем голая грудь – всякому христианину стыдно и взглянуть!

– Ты думаешь? – спросил Генрих, хитро подмигивая. – Но, во-первых, наша хозяйка не может простить свекрови, что та не хотела допустить брака своего сына с этой госпожой. Во-вторых, покойница была веселая женщина, охотно принимавшая участие в развлечениях и очень любившая танцы, а в-третьих, она назвала как-то нашу хозяйку «бессердечной ханжой»… Понимаешь?

Во время этого разговора Фелисита вышла из своего убежища. Она инстинктивно чувствовала, что отныне этот грубый, но добродушный старый слуга будет ее единственной поддержкой в доме. Он ее очень любил, и главным образом благодаря его заботливому надзору ребенок оставался до сих пор в счастливом неведении своего прошлого.

– Вот ты где, Феечка! – сказал он ласково и взял ее ручонку в свою мозолистую руку. – А я-то везде искал тебя… Пойдем в людскую, тебя уж не будут сюда больше пускать, бедняжка!.. Если старые портреты удаляют, то…

Он вздохнул и запер дверь. Фелисита робко оглянулась в холле – он был пуст, там, где стоял гроб, лежали растоптанные цветы и листья.

– Где дядя? – спросила она шепотом.

– Его унесли. Но ты ведь знаешь, детка, он теперь на небе – там ему хорошо, лучше, чем на земле, – грустно ответил Генрих и ушел в город – исполнять данное ему поручение.

В людской было темно. Со времени ухода Генриха Фелисита смотрела, не отрываясь, на клочок темного неба, видневшийся над высокими крышами узкого переулка. Там должен был быть теперь дядя. Она испуганно вздрогнула, когда вошла с лампой Фридерика и поставила на стол тарелку с бутербродом.

– Иди, дитя, и кушай – вот твой ужин! – сказала она.

Девочка подошла, но не прикоснулась к еде. Она взяла свою аспидную доску и принялась писать. Вдруг в кухне раздались быстрые шаги и в двери появилась белокурая голова Натаниеля. Фелисита вздрогнула, потому что он всегда обижал ее.

– Вот где сидит наша Фея, – сказал он. – Слушай, дрянная девчонка, где ты пропадала все время?

– В зеленой комнате, – ответила девочка.

– Попробуй только войти туда еще раз! – сказал он угрожающе. – Там тебе не место, сказала мама… Что ты пишешь?

– Урок, заданный господином Рихтером.

– Господином Рихтером? – повторил Натаниель и быстрым движением стер все написанное. – Так ты воображаешь, что мама будет платить за твои уроки? Она сказала, что все это кончено… Ты можешь вернуться туда, откуда пришла, а потом ты станешь тем, чем была твоя мать, и с тобой сделают то же, что и с ней! – он сделал жест, будто стреляет.

Девочка смотрела на него широко раскрытыми глазами. Он говорил о ее мамочке, чего никогда еще не случалось, и то, что он сказал, было так непонятно.

– Ты совсем не знаешь моей мамы! – сказала она полувопросительно.

– Гораздо больше, чем ты! – возразил мальчик и добавил после паузы с коварным взглядом исподлобья: – Ты ведь даже не знаешь, кто были твои родители?

Девочка покачала головкой, испуганно и умоляюще посмотрела на Натаниеля – она слишком хорошо знала его, чтобы не понимать, что сейчас он огорчит ее.

– Они были комедианты! – крикнул мальчик. – Знаешь, такие же, каких мы видели на ярмарке, – они кувыркаются, делают фокусы, а потом ходят кругом с тарелкой и просят милостыни!

Аспидная доска полетела на пол и разбилась вдребезги. Фелисита вскочила и, как безумная, бросилась мимо озадаченного мальчика в кухню.

– Он ведь лжет, он лжет, Фридерика? – спрашивала она, хватая кухарку за руку.

– Он преувеличивает, – ответила Фридерика, взволнованный вид ребенка тронул даже ее черствое сердце. – Милостыни они не просили, но комедиантами они были, это верно…

– И делали очень нехорошие фокусы! – докончил Натаниель, подходя к плите и заглядывая Фелисите в лицо – она ведь еще не плакала. – Твоя мать никогда не попадет на небо!