Карл Маркс: Капитал. С комментариями и иллюстрациями

В третьем томе Маркс проследил тенденции к изменению динамики нормы прибыли, предложил свою теорию финансовых кризисов, дал прогноз развития банковской системы и рассмотрел разницу между специфически классовыми и нейтральными функциями государства. Впрочем, этот том как раз и обрывается на главе, в которой автор должен был дать окончательное определение классов.

Текст четвертого тома, в котором Маркс критикует основные идеи известных ему экономических теорий, попутно описывая исторические условия и классовую ангажированность самих этих теорий, не всегда включают в канон, считая, что в этом томе наиболее велико редакторское искажение первоначального замысла.

Советский исследователь Виктор Вазюлин, рассматривавший «Капитал» как пример развития и преодоления гегелевской логики, обнаружил, что вся книга целиком построена как малый виток спирали (представление товара, стоимости и денег) внутри большого витка (представление капитала как такового в его самостоятельном бытии).

Кроме прочего, Маркс видел текст своей книги художественным, хотя и признавал собственный стиль «тяжелым», «деревянным» и «подпорченным проблемами с печенью».

По Марксу, не отчужденный труд будущего, счастливая работа свободных людей доступна нам в классовом обществе только в художественном творчестве. Именно поэтому настоящее искусство сохраняет столь высокую степень независимости от породивших его классовых обстоятельств и продолжает волновать нас, даже когда от этих обстоятельств мало что осталось.

Но с рыночной точки зрения, если вы написали книгу, сочинили песню или сняли фильм, вы пока еще ничего не создали. Создали же вы что-то, только когда подписали контракт и продали то, что у вас получилось. Любое произведение в капиталистической вселенной, во-первых, является товаром и, лишь во-вторых, несет в себе еще какое-то сообщение. На этом основан сегодняшний феномен копирайта и интеллектуальной собственности.

Литературные вдохновители Маркса достаточно очевидны. Когда он сожалеет о нестерпимой судьбе рабочих, мы отчетливо слышим голос Чарлза Диккенса (есть и прямые отсылки к «Оливеру Твисту»). Эти страницы пропитаны сентиментальной социальностью. Ирония Маркса отсылает нас прямо к Лоренсу Стерну, его политическая сатира явно напоминает о Джонатане Свифте, а драматический оптимизм его логики заставляет ощутить шекспировский пафос.

Стилистически «Капитал» очень неоднороден и прерывист. Маркс легко переходит от приемов фарса к мрачному юмору готической новеллы.

Есть в книге и античный слой. Цитируются и упоминаются Гомер, Софокл, Платон, Фукидид, Ксенофонт, Вергилий, Ювенал и Гораций.

Церковь была для Маркса важнейшим идеологическим аппаратом правящего класса, а религия – необходимым способом амортизации социальных противоречий, поэтому в «Капитале» так много антиклерикального юмора. Возникновение капитала на рынке сравнивается с единством и неслиянностью Троицы в христианском догмате, а первоначальная аккумуляция капитала – с грехопадением Адама и Евы. Стоимостное бытие холста проявляется в его подобии сюртуку, как овечья натура христианина – в уподоблении себя агнцу Божию. Десятина, которую крестьянин должен уплатить попу, есть нечто более отчетливое, чем благословение попа. Отношение буржуазных экономистов к феодальному прошлому, по Марксу, аналогично отношению христианских теологов к языческим верованиям.

Немало в «Капитале» и обычного мистицизма на уровне метафор: бестелесные призраки; вервольфы и вампиры капитала, обреченные пить живую кровь рабочего труда; мертвые, вцепившиеся в живых; фурии частного интереса; черная магия рынка, окружающая продукты труда, и прочая готическая образность.

В этом гностическом описании капитал объявлен злым и слепым демиургом, творцом и хозяином товарного мира, а рабочая сила – порабощенной энергией, плененным светом, который однажды выйдет из-под контроля и откроет двери в новый мир под новыми небесами.

Тропы нужны для описания иррациональной системы отношений. Это литературные приемы, без которых невозможно схватить важнейшие парадоксы капиталистической цивилизации, ее обреченную вывернутость, если, конечно, смотреть из условного бесклассового будущего.

Но и сами деньги становятся неточной метафорой затраченных часов проданного труда. Без этой метафоры можно будет обойтись в исцеленном от вывиха бесклассовом обществе, где больше не останется причин для ложного сознания и товарного фетишизма ушедших веков.