Пётр Полевой - Братья-соперники

Первым словом Льва Кирилловича к князю Борису было:

– А ведь это поджог?

– Вестимо!.. Недаром же они, злодеи, и собак моих перетравили!

– Они небось еще с утра сюда забрались и дожидались ночи, чтобы все село спалить…

– И это дело Федькиных же рук… Он, окаянный, затеял всю эту штуку! Да штука-то не удалась! Уж очень ловко тут царь Петр потешными огонь-то потушил… А только это верно, что Федька подослал сюда своих головорезов – чтобы похозяйничали среди пожарной суматохи. А там: сгорело все, и след простыл… И концы в воду!

– А что ты думаешь! Пожалуй, что и так.

Не успел Лев Кириллович произнести этих слов, князь Борис крепко схватил его за руку и шепнул ему:

– Слышишь… там кто-то дышит в углу?!.

Нарышкин затаил дыхание, и точно – услыхал в темном углу амшеника какой-то странный шорох…

– Да это мышь! – сказал он.

– Не мышь, а красный зверь! – вдруг вскрикнул князь Борис, должно быть, уже успевший разглядеть фигуру человека, притаившегося в углу, и, быстро вскочив на ноги, мигом устремился туда.

Нарышкин услыхал борьбу, возню, глухие удары, кряхтенье и голос князя Бориса, который хрипло и злобно говорил:

– Врешь… не вывернешься… шалишь… не выпущу… не увернешься!..

И опять хрустели суставы… и опять слышно было чье-то хрипение и возня… Наконец чей-то глухой стон…

– Вот так-то! Лежи смирней, не то я тебе коленом грудь раздавлю… Лев Кириллович! Давай сюда кушак… вяжи злодея…

Все это произошло так быстро, что Нарышкин не успел даже отдать себе отчета в том, что около него происходило… Через минуту он вместе с князем Борисом туго-натуго уже крутил руки какому-то человеку, которого князь Борис, сильный, как медведь, держал за горло, став ему на грудь коленом.

– Ну, Лев Кириллович, давай теперь сюда огня! – сказал князь Борис, поднимаясь с земли. – Кажись, мы языка поймали… Только смотри не растревожь там никого, пока мы здесь его сами не допросим!

Вскоре Нарышкин вернулся с фонарем, и при свете его бояре увидели в углу рослого и здорового мужчину в сермяжном кафтане, суконных портах и высоких сапогах. Шапка-курпейка валялась около него на земле. Волосы и борода его были страшно всклочены, лицо покрыто смертною бледностью… Глаза блуждали испуганно… Грудь тяжело дышала…

– Ба! Ба! Ба! – воскликнул князь Борис, вглядевшись в лицо лежавшего на земле. – Старый знакомец! Да! Это Ларька Елизарьев, стрелецкий пятисотный… Я говорил тебе, Лев Кириллыч, что подожгли нас Федькины головорезы!

Ларион Елизарьев лежал на земле ни жив ни мертв.

– Ну, приятель, – сказал князь Борис, ставя фонарь на землю и складывая на груди руки, – ты, видно, лез в овчарню, да попал на псарню… Так говори уж – все равно! – как было дело? Кто тебя послал?

– Прости… помилуй… смилуйся, боярин! Да ради жены и малолеток… отпусти душу на покаяние…

– Ты мне дело говори, а не Лазаря пой! – гневно произнес князь Борис. – Все равно заговоришь завтра, как примутся за тебя заплечные мастера! Кто подослал тебя? Кто был еще с тобою?

– Все скажу, батюшка-князь, во всем покаюсь… и такое тебе открою, что никому не ведомо… отпусти только меня… смилуйся!.. Век тебе служить буду, не забуду твоей милости!

И Ларион Елизарьев все по порядку рассказал князю Борису и Льву Кирилловичу.

Выслушав его исповедь, бояре отошли от него в противоположный темный угол амшеника и долго еще совещались между собою.

Насмерть перепуганный Елизарьев слышал только долетевшие до него слова князя Бориса:

– Я говорю тебе, Лев Кириллович, что еще не время с ними начинать…

И потом опять после разных возражений Нарышкина:

– Всегда его успеем вздернуть, а теперь пусть нам послужит… Пригодится…

Вероятно, князю Борису удалось склонить боярина на сторону своего мнения, потому что они оба снова подошли к Лариону Елизарьеву, развязали ему руки, принесли ему перо и бумагу и заставили его что-то долго и много писать и скрепить написанное своею подписью. Взяв из рук его эту бумагу, князь Борис сказал ему:

– Ну, видно, так Бог судил, чтобы тебе еще пожить на свете! Но знай и помни, что жизнь твоя у нас в руках и что от нас не укроешься на дне морском – везде разыщем! Коли сослужишь службу верную, без всякого шатанья – будешь награжден щедрее щедрого; а чуть задумаешь хвостом вилять – очутишься на плахе! Слышал?

– Слышал, батюшка-князь! И заслужу твоей милости – твоих злодеев и врагов не укрою! – бормотал, все еще трепеща всем телом, Елизарьев, кланяясь боярам в ноги.